Родина

— Д-да, возможно… Попробуй-ка с тобой не согласиться!

Расставаясь, Таня предупредила мужа:

— Завтра иду на завод с утра.

— Значит, у меня будешь только вечером?

— Да, мой дорогой.

Сергей представил себе длинный, томительный день, который его ожидает завтра, но пересилив себя, сказал:

— Ну, значит, буду тебя ждать. А на работе желаю тебе удачи с первой же минуты, как придешь!

За час до начала смены Таня уже пришла на свой участок в механическом цехе. Заместительница, которая работала на ее сверлильном станке, постаралась оставить ей все в полном порядке. Но Таня, тем не менее, придирчиво осмотрела и сверху донизу обтерла свой станок.

В железном инструментальном шкафике все было сложено аккуратно, однако в самом укромном его уголке Таня обнаружила незаточенные сверла.

«А, голубушка моя! — с веселой насмешкой подумала она о своей заместительнице. — Вижу, вижу, ты считала это мелким делом! Ну, а я обожаю, чтобы сверла у меня лежали про запас!»

Таня тотчас же и подозвала своих сверловщиков. Трое юношей-подростков смущенно посмотрели по направлению ее взгляда.

— Вы что же, мои хорошие, — сказала она мягким, но строгим тоном, — без меня, я вижу, участок подметали, а сверла про запас не затачивали? Ну-ка, распорядитесь побыстрее!

Когда принесли сверла обратно, Таня несколько из них забраковала. Один из сверловщиков, плотный парнишка с толстой, будто разбухшей губой, на которой смешно пробивались усики, слегка заспорил:

— Татьяна Ивановна, да сверла, право, заточены как следует.

— Ну, смотри внимательнее! — И Таня, заставив его повертеть инструмент в руках, доказала, что он заточен небрежно.

— Ну, это уж вроде… тонкости! — упрямо усмехнулся толстой губой молодой парень.

— Ах, Петя, Петя! Еще учить тебя надо простым вещам! Ведь благодаря этим «тонкостям» сверло лучше действовать будет в работе. Вы же знаете, товарищи, мы с Чувилевым соревнуемся.

— Такой же молодой, как и мы, — не без задора произнес второй сверловщик, Никита, широкоплечий, темнорусый и чем-то напоминающий Игоря Чувилева.

Третий, Виктор, сухощавый, с миловидным бледным лицом и наивно раскрытыми по-детски глазами, поддержал товарища:

— Конечно, Чувилев такой же, как и мы, и ничего особенного в нем нет!

— Беспечные вы чудаки! — нахмурилась Таня. — Чувилев не зелень, как вы думаете, не новичок на заводе, Чувилев уже настоящий серьезный слесарь, и токарь-универсал, и рационализатор. Разве вы не знаете по нашей газете, что приспособление Чувилева к токарному станку уже приняли некоторые наши заводы-соседи?

— Да знать-то мы это знаем, конечно…

— То-то! Полезно правильно оценивать того, с кем соревнуешься, — с Чувилевым надо держать ухо востро!

Она говорила властными добрым голосом, смотря на этих юнцов как их наставница, от влияния которой зависит их поведение на работе и в жизни. Таней уже владело знакомое рабочее возбуждение, как всегда бывало с ней перед началом соревнования, — надо сразу точно и широко шагнуть и удержаться!.. Перед этим решительным шагом чуткий холодок освежал ее мысли, глаза смотрели зорко и жадно, готовые на лету заприметить любую задоринку.

Над просторным пролетом малых и средних станков сияла морозным солнцем стеклянная крыша цеха. Солнце сверкало на меди, никеле и стали, и пучки этого сияния пылали крошечными жаркими звездами. В огромном цехе стояла короткая, никем не охраняемая тишина, когда новая смена заступает места уходящих. Станки стояли, будто ожидая нового прилива движения, а человеческие шаги и голоса звучали чисто и гулко, как на еще не обжитом новоселье.

Таня, готовя все к началу смены, отлично видела и чувствовала и простор цеха, и этот высокий свет, и знакомые лица, которые перед началом дня всегда казались ей особенно близкими, Сейчас она ясно понимала, почему ей бывало порой так тяжело в течение этих трех месяцев отпуска, — вокруг нее не было этого простора, от нее отошла та ежедневная ответственная забота о каждой минуте, которая сберегает рабочий день военного времени.

Сверла, обточенные, блестящие, тихо позванивали в ее руках, и она опять подумала, что эти руки уже стосковались по работе, по уверенной власти над металлом, которую дают знание и опыт.

Проходя мимо Тани, Игорь Чувилев почтительно поклонился ей и хотел было итти дальше, но задержался и застенчиво сказал:

— Желаю вам успеха, Татьяна Ивановна!

— Спасибо, Игорь… и тебе того же я желаю! — ответила Таня: она догадалась, что Чувилев боится, беспокоится за нее.

В самом деле, три месяца она не была в цехе, просидела дома, и можно предполагать, что она даже отвыкла от заводской дисциплины, от быстроты движений, от смелой рабочей хватки…

Таня кивнула в сторону направляющегося к своему участку Чувилева и значительно посмотрела на свою бригаду.

— Слышали? Мы, соревнователи, пожелали друг другу успеха?

— Слышали, Татьяна Ивановна.

— В честь Сталинграда успех наш, помните?

— Помним, Татьяна Ивановна.

Сверху позвали:

— Здорово, Татьяна свет Ивановна!

Из кабинки мостового крана смотрело на Таню усатое лицо давнего знакомого Лосевых, крановщика Пивных. Крановщик недавно вернулся из госпиталя, потеряв на фронте левую руку, как и ее Сергей. На заводе предложили ему легкую работу складского сторожа, но сорокалетний Пивных, как он сам рассказывал у Лосевых, отказался «от легкости»: он сможет водить кран и одной рукой.

— Стенку тебе несу, прини-май! — басил Пивных, кивая Тане чубатой каштановой головой.

— Принимаю, спасибо-о! — пропела Таня, удивляясь про себя, что в этом обширном пространстве ее небольшой голос дошел до слуха Пивных, — тот ласково засмеялся в ответ.

Отбрасывая от себя большую сквозистую тень, кран остановился над Таниным станком. Залязгали цепи, и тяжелая стальная пластина, одна из стенок корпуса танка, начала плавно опускаться. Руки Тани слегка задрожали, ощутив холодную шероховатость металла, которого она не касалась много дней.

Когда пластину установили на станке, а кран отъехал, Таня сказала:

— Вот смотрите, однорукий человек, а как хорошо кран водит!

Едва залился пронзительной трелью звонок, возвещающий начало смены, как на участке Тани Панковой станки уже работали полным ходом. Среди смешанной музыки — щелкания, постукивания и цокания металла и громкого свиста трансмиссий — Таня привычным ухом чутко выделяла звуки своего станка. Когда все шло хорошо, сверло ее станка мерно и певуче жужжало, мелкая стружка с тихим звоном падала на пол и один за другим появлялись круглые глазки по краям танковой пластины. Таня, вглядываясь и вслушиваясь, все увереннее думала, что первый широкий и решительный шаг ею сделан. Направив станок, она временами отходила проверить работу остальных.

— Ни секунды не терять, ни секунды! — негромко и веско напоминала она, зорко просматривая каждый глазок на металле, просверленный на станках своих юнцов. — Петя, о чем ты думаешь? Вот здесь у тебя сверло слишком задержалось, зачем терять время? Виктор, поторапливайся. Разве только одному Чувилеву хочется для фронта в честь Сталинграда сдать больше металла? Ни секунды, ни одного лишнего оборота, товарищи!

Спокойная, расторопная, Таня чувствовала с каждым часом все сильнее, как ее маленький коллектив учится все лучше управлять временем, как, незримо сжатое в ее руке, оно повинуется ей.

Минута в минуту подъехал по ее знаку Пивных, забрал просверленную стенку, принес новую. Таня опять взглядом поблагодарила его за точность и вспомнила о Сергее. Ей представилось, как, томясь и скучая, лежит он в своем изоляторе, как тоскующими глазами смотрит в окно. Она подумала:

«На следующей неделе моя смена будет ночная, успею сходить в библиотеку, набрать ему книг, — вот он будет доволен, мой милый! Пусть принимается за работу».

Ей хотелось подумать еще о том, какие разговоры об этой будущей деятельности могут быть у нее с Сергеем, но мысли ее рассеивались. Неустанное движение общей, огромной жизни, которой дышало все в этом цехе, захватывало ее.