Красная волчица

Малыш стоял рядом и виновато смотрел на Василия. Он распутывал следы сохатого в низине, когда услышал рев медведицы. Он-то не допустил бы зверя до хозяина. Да что теперь поделаешь, опоздал.

Василий выдернул нож из туши медведицы, вырезал кусок сала и, морщась от боли, смазал раны, разорвал рубаху и замотал их как мог.

Вспомнил про ружье. Бердана лежала у ног. Взял ее, передернул патроны.

— Ну, Максим, не дай бог нам теперь с тобой встретиться.

Опираясь на ружье, как на посох, он побрел к табору. Каждое движение причиняло острую боль. В распадке Василий вышел на звериную тропу. Сделал несколько шагов по ней, закружилась голова, в глазах потемнело, и он потерял сознание.

Очнулся. Где-то журчал ручей. Василий пополз, волоча за собой ружье. Звон струй доносился откуда-то снизу. Он разорвал мох, и в лицо пахнуло сырой свежестью.

Максим следом за Василием шел по ягоднику, осторожно поглядывая по сторонам. По пути он кое-где замечал разрытые медведем муравейники. От этого ему становилось не по себе.

Максим боялся, но в этом он стыдился признаться даже себе. Да и кто бы поверил, что он, Максим, который родился и вырос в тайге, который не раз ходил на зверя, который не знает и не представляет себе жизни без тайги, — вдруг боится этой тайги.

Да, Максим боялся. И надо же было так случиться, что тогда, еще весной, на какой-то миг дрогнуло сердце охотника и отняло у него мужество.

Помнится, пошел он за село на озеро пострелять уток. Устроился в камышах с подлесной стороны. Но не везло: даже чирка не смог подстрелить.

Тем временем ночь наступила. Он уже собрался домой идти, как услышал шаги. Оглянулся. Черной тенью шел на него какой-то зверь. «Медведь», — мелькнуло в голове. Взвел Максим курки двухстволки. Зверь замер. И было слышно, как он потянул носом воздух.

Максим и сам не помнит, как нажал на спусковые крючки: из ружья метнулись в ночную темень два огненных языка, грохнули выстрелы, зверь фыркнул и, ломая чащу, убежал в лес.

Назавтра по селу поползла молва, что кто-то у старика Двухгривенного борова подранил. Но Максиму от этого было не легче. С перепугу он несколько дней пролежал в постели.

Здоровье потом вернулось, но страх остался в душе. Стоило Максиму войти в лес, как ему начинало казаться, что медведь стережет его и нападет сзади. Каждый охотник пережил это. Только одни подавили страх сразу, другие — постепенно.

Но как об этом сказать людям? Смеяться станут. А для охотника нет ничего позорнее, чем прослыть трусом.

Вот и сейчас Максим остановился, чтобы завязать оборку на ичиге. Положил ружье и присел. И тут на него наскочил медвежонок-пестун. Он удирал от Василия. Максим, забыв про все, пополз к дереву. Вскочил возле него. А по ягоднику медведица идет.

Страх парализовал Максима. Он даже не вспомнил про ружье. «Спасайся!» — мелькнуло где-то в сознании. И, петляя между деревьями, он побежал. «Максим, стреляй!» донесся голос Василия. Он только подстегнул его, загнал в распадок. Здесь Максим остановился, оглянулся, не бежит ли за ним медведица. Но не успел перевести дух, как с хребта накатилось глухое рычание.

В себя Максим пришел только тогда, когда недалеко от табора, в ельнике, преградило ему путь озеро.

Было тихо. Над озером бесшумно кружили чайки и, стремительно падая в воду, ловили мелких рыбешек. На середине озера плавала гагара. К ней подплыли два серых гагаренка и стали клянчить еду, смешно вытягивая шеи. Гагара нырнула, за ней скрылись под водой и птенцы. Жизнь здесь шла своим чередом, и никому не было дела до трагедии в лесу.

«Что с Василием?» Этот вопрос отрезвил Максима. Внутренний голос шептал: «Беги на помощь, пока не поздно. Смой свой позор хоть кровью. Ведь трусов убивают. Так поступали деды, так поступали их сыновья, так поступают их внуки».

Максим повалился на прохладную землю и зарыдал, как ребенок, проклиная и себя, и охотничью жизнь.

После слез стало немного легче. Ни о чем не хотелось думать. И Максим, боясь пошевелиться, чтобы не спугнуть этот покой, смотрел в чистое голубое небо, где неторопливо плыло одно-единственное облачко.

И тут его заметила чайка, заметалась над ним. На ее зов слетелось еще десяток птиц. Подняли крик на весь лес, а Максиму в этом крике слышалось: «Уходи! Уходи!»

Он через силу поднялся и побрел к табору. Как его там встретят? Что ждет его? Теперь ему было все равно. Ох и долгим показался ему путь от озера да стоянки.

Здесь уже работу кончили, и каждый занимался чем-то своим. Первым Максима увидела Надя. Шагнула к нему и остановилась. Охотник из тайги без ружья, одежда изо* рвана, товарища нет.

— Максим?! Вася где?! Что случилось, Максим?

Максим поднял голову. К нему подходил Захар Данилович с Семой. Из кухни выскочила тетя Глаша, зачем-то сдернула платок с головы. Глаза ее округлились, лицо побледнело, точно свет от седых волос упал на него.

— Максимушка, — подбежала тетя Глаша. — Вася-то где? Скажи, живой?

— Не знаю, — глухо ответил Максим. — Его медведь помял.

— А ты где был? — шагнул к Максиму Сема.

— Погодите вы, мужики, — останавливала тетя Глаша. Она-то уж знала, что лучше без товарища из тайги не приходить. — Максимушка, тебя-то, поди, первым смял медведь?

— Васюха где? — не дав ответить Максиму, вдруг охрипшим от волнения голосом спросил Захар Данилович.

— Убейте меня! — вскрикнул Максим.

— Веди к Василию.

— Он за Глубокой падью, в хребте.

— Пошто бросил?

Максим опустил голову.

— Вася идет! — испуганно крикнула Надя.

Максим вздрогнул, как от удара. К табору, шатаясь, подходил Василий. Он был страшен. В темных волосах желтые прошлогодние листья, лицо и руки в ссадинах, на груди кровавое пятно. Рядом с ним понуро брел Малыш.

Надя кинулась к Василию, но он отстранил ее рукой и подошел к Максиму. Мужчины молчали. Тетя Глаша приложила платок к глазам и всхлипнула. Василий остановился перед Максимом, широко расставил ноги и медленно поднял бердану.

— Теперь погляди на меня.

Максим поднял голову. Дырочка дула смотрела ему в грудь.

— Поганый трус, — выдохнул Василий.

Тетя Глаша метнулась к нему, ударила по ружью, ствол подскочил, воздух рванул глухой хлопок выстрела. Максим вздрогнул.

— Вася, родной, не надо, — ласково проговорила тетя Глаша. — У Максима тоже мать есть.

Василий качнулся, бердана выскользнула из рук и глухо ударилась о землю. Он сделал движение, чтобы поднять ее, но упал на руки тете Глаше.

— Несите воды, — командовала тетя Глаша. — У меня в избе кофта чистая, на бинты сгодится. Да живей!

Василию промыли раны, смазали салом, забинтовали и отнесли его в лодку. Захар Данилович сел за весла.

— Уходи, Максим. — Голос тети Глаши дрожал.

Это был приговор. И Максим побрел к обрыву. Внизу темными кругами ходило улово.

— Котлы надо хорошо вымыть, — сказал Поморов Бирокте.

— Однако сейчас помою.

Бирокта взяла котел и понесла к озеру, а там уже кто купался, кто стирал одежду, кто чистил посуду. Поморов улыбнулся. Растревожил он сегодня стойбище. «Как-то там Согдямо?»— подумал Поморов и пошел к старику. Согдямо сидел у очага. От свежих веток пахло смолой. Стопкой лежала выстиранная одежда.

— Теперь надо помыться в озере, — предложил Поморов.

Старик затряс головой.

— Согдямо искупается, добрые духи прилетят, не узнают. Как потом жить буду?

— Они же вас в лицо знают.

— Помоюсь, водой пахнуть буду… Прилетят добрые духи, скажут, другой тут человек живет. Худо мне тогда будет.

Поморов махнул рукой и пошел к Кайначе. Присели они на обрубок дерева у чума.

— Тебе почему такое имя дали? — спросил Поморов.

— Мать придумала. Бедно они жили с отцом. Много горя знали. Родился я, Кайнача имя дали. По-нашему — счастливый. Шибко хотела, чтобы богато, я жил.

Мимо прошла Ятока, спустилась к озеру и села на камень.