За чертой милосердия. Цена человеку

Виктору стало жаль дядю Саню. С подчеркнутым уважением он разъяснил, что истинная наука не может быть направлена во вред человечеству, что ядерные реакции на Земле, в отличие от солнечных, носят строго управляемый характер, а выдающиеся ученые, как советские, так и западные, сейчас энергично выступают против использования атомной энергии в военных целях.

— Эта борьба проходит в рамках всемирного движения за мир. И очень показательно, что один из выдающихся физиков современности, французский ученый Фредерик Жолио-Кюри, чьи труды много сделали для расщепления атома, является председателем Всемирного Совета Мира...

— Товарищ Жолио после войны вступил в коммунистическую партию! — добавил дядя Саня.

— Вот в таком плане и должна идти речь! — довольно произнес Орлиев.— Ну что ж, товарищи! Я думаю, все ясно. Будем считать нашу стихийную политбеседу оконченной. Пора и расходиться. Кто, я вижу, в кино собирался, а кто и дома с утра не был... Завтра без десяти семь планерка! — напомнил он.

— Слушай, а крепко ты его! — восхищенно сказал Панкрашов, когда они вышли на шоссе.— Старика чуть кондрашка не хватила... У нас тут никто с ним так и не разговаривает. Разве что Рябова или Санька-критикан... Рантуева с ним не спорит. Делает по-своему, и баста! А я, понимаешь, не могу так. Не то что боюсь. Бояться вроде бы и нечего. А как глянет старик, да как брови на глаза надвинет — тут уж лучше смолчать. Пусть перекипит...

— Из-за тебя же все это и вышло,— недовольно перебил его Виктор,— учти, Костя! Если еще хоть раз доставят на биржу плохо разделанные сортименты — все отнесу за твой счет.

— На все переделки моей получки не хватит,— засмеялся Панкрашов. Он щелкнул крышкой никелированного портсигара, предложил папиросу Виктору.

— Спасибо. Я сегодня накурился так, что уже чертики в глазах прыгают...

— Да-а, круто ты за дело взялся.— Панкрашов затянулся.— Что касается штабелей, то тут я со стариком согласен. Чего нам за сплавную контору голову ломать... Скажут они: переделать, тогда другой вопрос! А чего нам наперед батьки в пекло лезть?!

— Ты знаешь, что такое ГОСТ? — спросил Виктор.— Мы будем делать, как положено...

— Попал я в переплет! — с отчаянием развел руками Панкрашов.— Одному кубики гони, другому качество давай... Да разве ж можно по ГОСТам работать? Тогда о плане и думать нечего.

Виктор чувствовал, что Панкрашов переживает совсем не так сильно, как старается показать это. «Привык дурачка на себя напускать»,— с неприязнью подумал он и холодно произнес:

— Ничего. Возьмешься за дело по-настоящему—и план будет и ГОСТы выдержишь.

— Крутой ты! — рассмеялся Панкрашов.— А вчера вроде другим мне показался, когда песни пели... Ну, брат, одно скажу — найдет у вас с Орлиевым коса на камень... В кино не собираешься сегодня? А то приходи! Ну, мне сюда. Привет Елене Сергеевне передавай.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ 1

Мальчик кормил щенка. Щенок был совсем крохотный, он еле держался на коротких дрожащих лапках. Его длинные, чуть ли не до земли свисавшие уши смешно болтались, когда он, тыкаясь мордочкой в молоко, захлебывался и фыркал.

На Лену мальчик не обратил внимания, лишь заслонил от нее щенка и стал решительнее тыкать его носом в блюдце.

— Ты его с пальца попробуй,— посоветовала Лена.

Мальчик непонимающе взглянул на нее, и Лена поразилась цвету его глаз. Они были настолько черными, что в них совершенно терялись зрачки, и от этого взгляд казался особенно пристальным и не по-детски грустным.

— Да, да, попробуй,— улыбнулась Лена.— Вот так,

Она положила на траву сумочку, взяла на руки щенка, обмакнула в молоко палец и поднесла к черному холодному носику. Щенок доверчиво потянулся к пальцу. Его розовый шершавый и теплый язычок так и замелькал, слизывая молоко. Крохотное тельце даже задрожало от удовольствия, и ощущение этого было настолько приятным, что Лена радостно засмеялась:

— Ну, ну, не спеши! Вот тебе еще, свеженького.

И еще вот, еще... *

Вначале мальчик смотрел на это обрадованно, потом стал все тревожнее заглядывать в лицо Лене и наконец ревниво потянулся к щенку:

— Так я и сам умею.

— Конечно, умеешь,— подтвердила Лена, передавая щенка.— Где ты его взял, такого кроху?

Мальчик помолчал и, освоившись с кормежкой, похвастал:

— Он породистый... Сам уток ловить будет... Увидит, нырнет и — цап ее за ногу под водой. У него и уши длинные, чтоб вода не забиралась.

В это Лена не очень-то поверила, но щенок действительно был какой-то необычный: большеголовый, вислоухий и весь лохмато-черный, лишь узенькая белая полоска пробегала по его пухлому животику и широкой грудке. Коричневыми бусинками малоподвижных глаз и растопыренными толстыми лапками он до смешного напоминал вдруг ожившего плюшевого мишку из того далекого детства, когда все игрушки казались живыми, и если они не хотели сами двигаться, есть, ложиться спать, то лишь потому, что были лентяями и любили притворяться.

Этот не притворялся. Он ел с жадностью, забавно вытягивая вслед за пальцем мордочку.

— Счас, счас,— торопился мальчик.— Да ты не кусайся! Ишь зубы какие! Такой маленький, а уже кусаешься.

Стараясь нащупать зубы, он поглубже засовывал в рот щенку палец, отчего тот несколько раз срыгивал и испуганно пятился назад.

— Ох, и злой будет! Так и ладит за палец схватить! Не верите? Вот попробуйте.

— Верю, верю. Только ты отпусти его, он уже сыт.

Почувствовав свободу, щенок неумело отряхнулся и

заковылял в сторону. Выбравшись на солнцепек, он постоял как бы в раздумье и, к огорчению мальчика, неожиданно прилег, закрыв глаза и превратившись в черный комочек.

— Он устал, пусть отдохнет,— сказала Лена.— Ты в этом доме живешь?

— В этом,— с неохотой ответил мальчик.

— В школу ходишь?

— Нет.

— Нет? Почему? Сколько тебе лет?

— Восемь.

— Почему же ты не ходишь в школу?

— А я болел.

— Весь год болел? — подошла к нему поближе Лена.— Чем же ты болел?

— Не знаю,— скучающе отвернулся он от нее.

— Как твоя фамилия?

— Рантуев.

— А зовут?

— Славик.

— А как зовут твоего отца?

Нащупав в траве камешки, Славик принялся бросать их на крышу сарая. Они скатывались по крыше обратно и падали почти к самым его ногам.

— Славик, я с тобой разговариваю. Нехорошо так. Как зовут твоего папу?

Славик один за другим перебросал все камни через конек крыши и лишь потом повернулся к Лене.

— У меня нет папы... Он погиб на фронте...

— Он был в партизанах? Командиром разведки? — воскликнула Лена,

— А вы откуда знаете? — спросил мальчик, недовер* чиво покосившись на нее.

— Знаю, Славик, знаю... Я живу у твоей бабушки... Твоя мама скоро придет?

— Скоро, если не будет собрания.

— Ты сегодня так и был здесь один?

— Не-е. Я к деду ходил. А завтра мы, может, на рыбалку поедем...

— Ты любишь рыбачить?

Славик замялся. Врать ему не хотелось, но на настоящей рыбалке, чтоб далеко в озеро уйти, на луды, да чтоб ловить на донку настоящих окуней, ему еще ни разу не доводилось. Чужие дяди его не брали, а дед считал удоч-ную рыбалку баловством.

— Не то чтобы уж очень,— подумав, ответил он и вдруг оживился: — Вот если б ружье было!.. У нас вон там, знаете, уток сколько?! Вся треста так и шевелится. Это не так далеко, вон за той губой! Хотите, покажу!

— Хорошо, хорошо. Обязательно потом сходим...— Радуясь, что разговор налаживается, Лена сообщила, что она из школы и что Славик будет учиться у нее.

— Ты, никак, в школу ходить не хочешь? — спросила она, заметив, что Славик вдруг стал грустным.

— Я не хочу второгодничать, я во второй класс хочу,— тихо произнес он, глядя в землю.

— Какой же ты второгодник? Ты ведь не ходил в прошлом году.

— Все равно. Не буду я от Кольки отставать. Я лучше читать умею. У меня вон и книги есть! — быстро заговорил он, и Лена увидела, как в его черных глазах загорается непререкаемое упрямство.