Водораздел

Так на деле стала подтверждаться мудрость старой пословицы: «Дай черту палец, он всю руку откусит». В правильности ее легионеры убедились, вернувшись в Княжую Губу. Туда тем временем приехал Оскари Токой.

Об Оскари Токое, являвшемся одним из видных руководителей социал-демократического рабочего движения Финляндии, легионеры много слышали, но видели его впервые. Токою было лет пятьдесят и похож он был на зажиточного крестьянина.

— …То кровопролитие, которое происходит в настоящее время в России, достойно сожаления, — говорил им Токой. — Коммунизм, который большевики пытаются осуществить, никогда не будет достигнут. Во всяком случае я не знаю, что такое коммунизм. Может быть, кто-нибудь из вас знает?

Нет, лесорубы из северной Финляндии не знали, что такое коммунизм. В финском рабочем движении говорили только о социализме, да и то весьма туманно и расплывчато.

— …Советскую власть поддерживают лишь деклассированные элементы, всякое хулиганье, желающее поживиться, — продолжал Токой.

Ахава слушал и удивлялся. Как может говорить такие вещи член Совета народных уполномоченных? Но для тех, кто знал, в какой ужас пришел Токой, когда рабочие Хельсинки взялись за оружие, это выступление не было неожиданностью. Тогда ему все же доверили пост уполномоченного по делам продовольствия. В качестве продуполномоченного он выезжал в Петроград, где вел переговоры с американским послом Френсисом. Речь шла о доставке пшеницы из Соединенных Штатов в Финляндию, но не как о помощи голодающим, а в счет тех 300 миллионов марок, принадлежащих финляндскому банку и хранящихся в иностранной валюте в американских и финляндских банках. Говорили они на своих конфиденциальных встречах, видимо, и кое о чем другом. Об этом косвенно свидетельствует письмо, направленное позднее Токоем находившемуся в Америке представителю Совета народных уполномоченных Сантери Нуортеве:

Эту же мысль Токой изложил затем и на состоявшемся 27 апреля 1918 года в Петрограде предпоследнем заседании Совета народных уполномоченных. Получив решительный отпор, он в тот же день выехал в Москву, оттуда направился в Архангельск — якобы для того, чтобы трудоустроить красных беженцев из Финляндии. Но цель его поездки в действительности была иная. Очевидно, он тогда знал или просто догадывался, что англичане и американцы в ближайшее время высадятся в Архангельске. А когда это случилось, Токой вошел в сделку с англичанами, и в Княжей Губе он появился уже в английской военной форме с полковничьими нашивками на рукаве.

— Советская власть скоро падет, — заверял он легионеров. — За нее не стоит проливать ни капли финской крови…

Контрреволюционная деятельность Токоя и его сторонников не ограничилась открытой клеветой на Советскую власть — вскоре стали поговаривать об отправке легиона на фронт. «Нет, дьявол, это уже слишком», — решили многие из легионеров и один за другим стали покидать отряд. Потом прошел слух, что где-то за озером Имандрой совершено нападение на склад с продовольствием и что неподалеку от Поньгомы кто-то разобрал пути. Да и в самом легионе атмосфера настолько накалилась, что в любую минуту мог вспыхнуть мятеж.

В это время Ахава и покинул легион. Он перебрался в Кемь, где вступил в карельский добровольческий отряд, чтобы продолжать среди своих земляков ту подпольную работу, которую он вел в финском легионе.

Большая часть карельских добровольцев находилась в родных деревнях в пограничных районах, в Кеми оставалось немногим более ста человек. Они по-прежнему располагались в казармах на Лепострове. Там же находился и штаб отряда, в котором теперь служил Иво Ахава.

— Не тот ли это генерал, черт побери, с которого мы в Галиции содрали погоны? — высказал предположение Ховатта, услышав от Ахавы, что главой северного правительства стал какой-то генерал Миллер. — А вдруг он нагрянет в Кемь, приедет инспектировать? Вот была бы встреча, эмяс…

— В хорошую же компанию мы с тобой попали, — сказал Ахава и сплюнул.

— Да, не скажи, братец, — подтвердил Ховатта хмуро.

— Ну, мне пора, — Ахава взглянул на часы и спросил: — Так ты не пойдешь?

— Нет, не пойду, — мотнул головой Ховатта. — Я ведь большим пальцем печать поставил под обязательством, что в никакую политику вмешиваться не буду.

— Уж прямо-таки пальцем! — засмеялся Ахава, натягивая на себя зеленую шинель.

Речь шла о том самом собрании, о котором полковник Пронсон расспрашивал Тизенхаузена на прощальном ужине у Годсона [4].

На улице дул порывистый ветер, и Ахаве пришлось поднять воротник шинели. На мосту дуло с такой силой, что, казалось, вот-вот собьет с ног.

Его уже ждали.

— Идет!

Мужики, курившие в ожидании Ахавы в коридоре, побросав окурки в печку, поспешили в комнату, где проходило собрание.

— Ну что? Начнем? — спросил бородатый мужик, заняв свое место за столом председателя.

Ахава сел рядом с ним, взял ручку, чтобы вести протокол собрания.

Председательствующий постучал карандашом по столу:

— Юрки Напсу вчера не успел выступить. Дадим ему первому слово.

Юрки Напсу поглаживал длинную рыжую бороду. Из-за этой пышной бороды он выглядел намного старше своих лет. Он отрастил ее, еще когда ходил коробейничать по Финляндии. Потом в поисках счастья его занесло даже в Америку. Но счастья не нашлось и там, и вернулся он в родные края таким же бедным, каким и уезжал. Единственное, что он приобрел в своих хождениях за счастьем — это прозвище «Напсу». За границей он нахватался разных иностранных слов. Запомнилось ему и немецкое «шнапс». Только произносил он его по-своему. Человек он был почти непьющий, но когда ему случалось брать в руки чарку, он непременно замечал: «Ну, ребята, выпьем напсу». Вот и прозвали его Юрки Напсу, Как говорится в народе: «Дай только повод, а уж кличку-то люди тебе подберут». Скитаясь по свету, Юрки научился читать и писать, и ему даже довелось познакомиться с активистами рабочего движения. У него дома хранилась книга Каутского «Политэкономия Маркса», подаренная одним финским социал-демократом. Так что Юрки Напсу был, в некотором роде, образованным человеком. Остальные участники собрания были ухтинские и кестеньгские крестьяне. И хотя их было всего шестнадцать, на своем собрании они обсуждали важные вопросы.

— Я хочу сказать о лесах и наших рыбных богатствах, — начал Юрки. — Ведь народ наш испокон веков кормился от леса да озер своих…

Леса и озера! Перед глазами Ахавы вдруг встали его родные места, берега реки Ухты. Давно он не бывал на родине. Надо обязательно побывать. На краю села в Ламминпохья был сосновый бор, где он мальчишкой охотился за белками. Сохранился тот бор?

— …В прежние стародавние времена леса да озера были собственностью народа, — рассуждал Юрки. — А потом пришел царь и объявил…

Юрки осекся: кто-то, приоткрыв дверь, заглянул в щелку. Лицо показалось Юрки знакомым, и он сказал:

— Чего это ты из-за двери выглядываешь, как собака из сарая?

Все с любопытством повернули головы и засмеялись, В дверях стоял Хилиппа Малахвиэнен.

— Давай, входи смелее… Через эту дверь и другие вошли, — сказал председатель собрания.

Когда Хилиппа нашел место и сел, Юрки продолжил:

— …потом пришел царь и объявил леса своими. А Сурковы и им подобные начали сплавлять лес сюда к Белому морю. А что карелы получили за свои сосны? Вот что. — И Юрки показал кукиш. В зале снова засмеялись.