Другой путь. Часть вторая. В стране Ивана

Он вскричал:

— Что ты! Грузия — это, брат, такая страна!.. — И добавил: — Ладно. Вот позавтракаем тут в одном шалмане и тогда возобновим разговор на эту тему.

Относительно завтрака я ничего не имел против. Завтрак — это было хорошо, конечно, и даже как-то веселее шагалось по гладкому асфальту после упоминания о завтраке. Но я не забывал также о теплоходе, который готовился отплыть в Ялту, где ждала меня моя женщина. И помня о нем, я сказал Ивану:

— Убавилась твоя Россия, Ваня, после того, как ты царя сбросил. Я совсем от тебя отделился. Польша — тоже. А остальное ты сам разбазарил.

Иван от удивления даже замедлил шаг, повернувшись ко мне всем корпусом. Встряхнув за лямки начиненный брезентовой палаткой рюкзак, он спросил:

— То есть как это разбазарил?

— А так. Роздал свою землю разным мелким народностям, напридумывал им языки, а сам остался на таком клочке, где заезжему гостю и не разгуляться.

Он не сразу ответил на это и некоторое время только поглядывал на меня удивленно, засунув пальцы под лямки рюкзака. О, я знал, чем их тут можно было задеть. Пусть поглядывает и удивляется. Ему было полезно поглядывать на умного человека и обдумывать его умные слова. Я тоже поглядывал на него, шагая рядом. Он был красив, этот рослый молодой Иван, так удивленно приоткрывавший рот, полный настоящих белых зубов, и округлявший под широко раскинутыми бровями свои серо-голубые глаза. Его густые русые волосы встряхивались каждый раз, когда он круто оборачивал ко мне свое загорелое лицо, но сохраняли все тот же неизменный беспорядок, не признающий гребенки. Я делал вид, что не замечаю его удивления и внимательно оглядываю кустарниковые заросли слева от дороги, уходившие далеко вверх по склонам гор, за которыми все еще таилось утреннее солнце. Наконец он сказал:

— Все эти народы жили там, где живут, и говорили на тех же языках, на которых говорят. У многих была и письменность. Другим царское правительство не давало письменности, навязывая русский язык, а наша конституция дала. И теперь они, не в пример прошлому, имеют право быть самостоятельными в своих внутренних делах и обычаях, развивать свою национальную культуру, обретать национальное достоинство.

Я сказал:

— Вот-вот. Они разовьют свою национальную культуру, национальное достоинство и единство, а потом скажут: «Прощай, Иван! Нам и без тебя хорошо».

Он усмехнулся:

— Пусть скажут, если захотят. Их никто не держит. Это добровольный союз, основанный на равенстве. Но тем он и крепок. Зачем им отделяться, если никто и ничто не препятствует их национальному развитию?

На этот раз усмехнулся я:

— Эх, Ваня, Ваня! Молод ты еще и мало, наверно, историю читал. А я читал. У вас и читал. Не много, может быть, но главное усвоил: чем выше национальное развитие, тем сильнее тяга к самостоятельности. Так что ты заранее готовься к расставанию со всеми этими народами, которым дал самостоятельное развитие. Не надо было давать. У меня надо было тебе спросить предварительно совета. Как надо поступать с другими народами? Их надо выселять из родных мест и заменять своими людьми. Перемешивать их надо. Возьми, к примеру, Северную Америку. Она никому из народов не дает отдельного уголка. А их у нее там, говорят, миллионы разных: итальянцы, испанцы, евреи, японцы, славяне. И все они, кроме того, вынуждены говорить по-английски. А ты дал языки и землю даже таким незаметным народностям, которых всего-то наберется по нескольку тысяч. И этим самым ты положил начало своему концу. Да, да, не смейся! Это я тебе говорю — великий и мудрый Аксель Турханен. Я из истории знаю, чем такие дела кончаются. Не до смеха тебе будет в один прекрасный день! Попомни мое слово. И, пока не поздно, отнимай у них землю! Делай их маленькими и слабыми. Тогда протянешь немного дольше. Ты к себе подгребай от них все, что можно. Под твоей властью, говорят, жить не так уж плохо…

Тут мне пришлось умолкнуть на время, потому что Иван прямо-таки зашелся в смехе. Он откидывался назад с разинутым ртом, раскатисто смеясь во всю глотку и отмахиваясь от меня рукой, а один раз даже пошатнулся под грузом брезента. Наконец он хлопнул меня ладонью по плечу и вскричал:

— Ну и шутник же ты, Аксель Смутьяныч! Ох и шутник! И националист в придачу. Да еще какой националистище! У вас там все такие, в Суоми?

— Да, все. Потому что мы знаем, с чем это едят.

— Ну и ну! Даже едят! Крепко!

— Да. Это самое крепкое, что есть в народах. И оно будет в них сидеть еще многие сотни лет. Это только ты способен придумывать сказки, в которых люди объединяются по каким-то другим признакам.

— Да, по классовым. А ты с этим не согласен? Вот, скажем, на твоих глазах дерутся двое: финский капиталист и какой-то иностранный рабочий. За кого вступишься?

— Помогу финну бить иностранца.

— Капиталисту?

— А для меня это не важно, лишь бы он был финн.

— Не верю я тебе, Аксель! Не верю! Это ты из упрямства. Не может быть, чтобы в рабочем человеке не пробудилось при такой сцене его классовое сознание. Упрямец ты финский! Вот это в тебе действительно еще долго будет сидеть. Но бог с тобой! Ладно. Оставим этот спорный вопрос до более подходящего случая и не будем отвлекаться от главного.

— А что у нас главное?

— Главное — наслаждаться прогулкой, любоваться роскошной природой Черноморского побережья. Разве не ради этого мы с тобой пустились в столь длительное путешествие? Где еще ты увидишь такое буйство растительности? Смотри, вот справа от дороги вся равнина до самого моря полна садами, каких нет у тебя на севере. Тут и мандарины, и лимоны, и апельсины, и хурма, и гранаты, и виноград. Есть, правда, знакомая тебе белокочанная капуста, но зато она здесь круглый год растет. А море уже тронуто солнцем, видишь? Вон в той части оно теперь играет всеми красками. Скоро солнце и до нас достанет. Вот оно уже прошивает лучами вершины деревьев на горе и сейчас зальет зноем всю эту долину. И тогда здесь такая свистопляска начнется, в этих зарослях!.. Вот погоди, пойдем по Абхазии, — там эти горы отодвинутся, и ты увидишь издали Главный Кавказский хребет с ледяными вершинами. Посмотрим, что ты тогда запоешь.

— По Абхазии? Неизвестно, пойдем ли. Ведь мы пока что идем к Адлеру, откуда в Сочи идут автобусы. В девять двадцать и в десять тридцать, как ты вчера сказал.

— Эва, спохватился! Мы давно прошли твой Адлер.

— Как прошли?!

— Да так. Прошли — и все тут. Как раз в то время, когда ты с таким увлечением свою националистическую теорию излагал.

Я остановился, повернувшись лицом назад. Но он сказал:

— Ничего, ничего. Мы же позавтракать решили предварительно. Во-он за тем мостиком имеется подходящее заведение. А потом все обсудим, не торопясь, с чувством, с толком, с расстановкой.

Против завтрака у меня опять не нашлось возражения, и мы пошли к мостику. Он висел над быстрой, но неширокой рекой, убегавшей к морю и густо поросшей по берегам высоким кустарником. Ступив на мост, Иван сказал:

— Здесь кончается территория Российской федерации и начинается Абхазия, входящая в состав Грузинской республики. Уразумел сие, Аксель?

— Да…

За мостом был поселок. В этом поселке Иван отыскал домик с вывеской над входом. Я не успел разобрать, что было написано на вывеске. Иван взмахом руки предложил мне войти в открытую дверь и сам вошел вслед за мной внутрь домика. Войдя, он сбросил с плеч рюкзак, поставил его в угол и провозгласил:

— Генацва-а-але! Привет присутствующим и приятного аппетита!

Ему в ответ из разных мест донеслось:

— Привет, привет, спасибо, милости просим!

Это была просторная светлая комната, наполовину заставленная продолговатыми столиками. За некоторыми из них уже завтракали люди. Там, где она была свободна от столиков, поблескивал стеклами буфет. Из-за буфета вышел немолодой черноволосый человек с короткими черными усиками над верхней губой. Он был в коричневой рубахе с закатанными рукавами и в черных просторных брюках, стянутых узким ремнем на животе, в меру объемистом, если иметь в виду ширину его груди и плеч. Иван сказал, подняв руку: