Другой путь. Часть вторая. В стране Ивана

Скоро наша извилистая дорога перестала идти под уклон. Она еще раз круто свернула вправо, выйдя к морю, потом так же круто свернула влево и далее повела нас по ровному месту, имея справа от себя берег моря, а слева — склоны гор. И тут я опять заговорил с Иваном, спросив для начала:

— Вот сейчас нам встретился автобус с людьми. Куда он поехал?

Иван охотно пояснил:

— В Сочи поехал вышеупомянутый автобус. Прямехонько по кривой дороге в Сочи.

— Он там к пристани подойдет или к вокзалу?

— А там от любой остановки до пристани рукой подать.

— А откуда он идет?

— А идет он от Адлера. Последний, очевидно, на сегодня. А следующие будут завтра: в девять двадцать, в десять тридцать и так далее.

— Где этот Адлер?

— Адлер — это то место, куда мы с тобой, милый Аксель, сейчас движемся, движемся, движемся, движемся.

— Мы туда придем сегодня?

— Нет, сегодня мы туда не придем.

— Почему не придем?

— Потому что мы сейчас будем баиньки ложиться.

Сказав это, он свернул с главной дороги влево и повел меня куда-то вверх по обыкновенной грунтовой дороге. Вначале она была довольно широка и освещалась лампочками, закрепленными на столбах. А по обе стороны от нее виднелись небольшие дома с огнями в окнах и сады с пальмами и кипарисами. К этим домам от нее отходили дороги поменьше. Они как бы отнимали от нее часть ее ширины и часть столбов с лампочками. Чем выше она поднималась, тем уже и темнее становилась. Скоро она вся растратилась на эти боковые ответвления, и нам даже стало тесно идти по ней рядом. Все огни остались позади нас далеко внизу, и путь наш Иван освещал теперь карманным фонарем.

Временами он гасил фонарь, и тогда в темноте опять начинали мелькать летающие искры. Но их становилось все меньше по мере того, как мы поднимались выше, углубляясь в лес, и скоро они тоже остались позади. Наша узкая дорожка еще раз выделила от себя тропинку, превратясь после этого в тропинку сама. По ней мы поднялись еще немного вверх, задевая плечами листву кустарников. На этот раз Иван шел впереди меня, освещая путь фонариком. Тропинка становилась все менее заметной и наконец совсем потерялась.

Тогда Иван остановился, повернувшись ко мне лицом. Я тоже остановился. Он погасил фонарик и сказал, стягивая с плеч рюкзак:

— Вот здесь мы и заночуем.

Я осмотрелся. Вокруг нас высились огромные деревья. Их вершины сходились наверху, заслоняя собой звездное небо. Иван снова достал фонарик. В его свете появились толстые стволы зеленоватого и бледно-серого цвета. Мелкие мошки и мотыльки замелькали в луче. Высмотрев у одного из деревьев низко растущий сук, Иван снова погасил фонарик и вынул из рюкзака палатку. Вершину палатки он подтянул к этому суку, а нижние ее края мы с ним растянули на все четыре стороны, закрепив их на земле мелкими железными колышками. Земля была густо покрыта прошлогодними листьями, пахнущими прелью и сыростью. Зато они пружинили под ногами. Когда Иван втолкнул меня в темноте внутрь палатки, я почувствовал себя там как на матраце.

Тем не менее я не упустил случая дать волю своему кулаку. Голова у меня загудела, и я с трудом разобрал слова Ивана, который задержался снаружи, чтобы процарапать суком борозду вокруг палатки на случай дождя. Он спросил, прислушиваясь:

— Ты не слыхал, Аксель?

— Нет, я не слыхал, конечно. Где уж мне было услышать, если я с трудом усидел на месте, забыв на время, где я и что я. А он сказал:

— Странно. Как будто кто-то где-то обухом по пустому дуплистому дереву постучал.

Я промолчал в ответ на такое обидное предположение. А он просунул внутрь палатки поклажу и протиснулся сам. Палатка была приспособлена к его росту. Она по форме напоминала низенькую пирамиду, слегка сдавленную с двух боков, и была наглухо зашита со всех сторон. Даже дно у нее было парусиновое. Только один уголок внизу отстегивался. Иван пролез в этот уголок и застегнул его за собой. Усевшись рядом со мной, он сказал:

— Вот так! Тут мы спасены от комаров и всякой подобной нечисти. Эта палатка у меня, так сказать, экспериментальная, собственной конструкции. Но задумана другая — покрупнее, квадратная, с влагонепроницаемым дном. В ней четверо уместятся. Вот изготовлю ее — и снова пойдем с тобою по стране. И жен своих прихватим. У тебя толстая жена?

— Нет…

Мне следовало сказать ему, что жены у меня пока еще нет. Но она могла появиться у меня к тому времени, когда он предполагал обзавестись новой палаткой, и поэтому я не стал пускаться в объяснения. А он тем временем сунул мне в руки одеяло и сказал:

— Располагайся, Аксель Суомыч, как тебе удобнее. Подушки нет — не обессудь.

— А как же ты сам?

— О, не беспокойся. У меня тут еще барахла хватает. Простыня вот есть, пиджачишко, бельишко кое-какое… Спи знай…

Я разделся и, нащупав у изголовья свободный уголок, положил туда костюм, рубашку и галстук. Иван улегся, кажется не раздеваясь. Я завернулся в одеяло и вытянулся на спине, закрыв глаза.

Но заснул я не сразу, прислушиваясь к шорохам чужого леса. Трудно было заснуть при таких обстоятельствах. Опять все не так повернулось в моей жизни. Не туда меня занесло, куда следовало. Не та листва шевелилась над моей головой, и не те звезды горели в небесной глубине. Вот уже миновал восемнадцатый день моего отпуска, а я по-прежнему был далеко от своей женщины. И неизвестно, когда суждено было мне ее настигнуть. И по-прежнему далеко от меня была моя родная Суоми, где пребывал в раздумье Юсси Мурто. Он стоял там и молчал, всматриваясь в Ивана из холодной глубины далекого севера. И, намолчавшись вдоволь, он вдруг раскрыл рот, чтобы сказать примерно такое: «Не может один человек предписывать другому способ отдыха. Сколько людей, столько способов, и каждый сам для себя делает выбор». На это Иван ответил: «Ништо! Не может человек навязывать другому способ есть хлеб. Однако он знает, что хлеб этому другому нужен, и растит его». И опять сказал Юсси: «Беден ваш дар: крыша над головой, обильная еда, постель — и это предел мечтаний человека?». А Иван ответил: «Хо! А вы этим уже пресытились, господин хороший? В вашем мире у каждого уже есть и крыша над головой, и постель, и обильная еда? Нет еще? То-то же! А о пределе мечтаний мы с вами поговорим когда-нибудь потом». Снова призадумался Юсси Мурто, готовя возражение, но я заснул, не дождавшись его.

51

Разбудил меня Иван рано, и с гор мы спускались в сумерках. Но солнце уже появилось где-то там, за горами, постепенно высветляя небо, и птицы в листве деревьев принимались понемногу за свои разноголосые песни. Не дойдя до нижних садов и дач, мы свернули с тропинки на шум ручья и возле него вымылись и побрились. Иван опять натянул на себя белые брюки и безрукавку. Я водворил на место галстук и зачесал назад свои увлажненные белобрысые волосы. Иван тоже причесался, но его темно-русые волосы плохо слушались гребенки и скоро опять растопорщились наподобие растрепанной ветром копны сена. Когда мы спустились мимо садов и дачных домиков к большой дороге, он протянул руку к морю и выкрикнул свое обычное:

— Генацва-а-але!

Я спросил:

— Что такое «генацвале»?

Он ответил:

— Не знаю. Что-то грузинское. Что-то очень хорошее, вроде: «Да будет с вами мир и счастье, и всех я вас люблю».

— А зачем произносить это по-грузински, если можно по-русски?

— Чудак ты, Аксель. Здесь все дышит Грузией, ибо мы от нее в двух шагах и сами скоро ступим на землю Грузинской республики.

Но я вовсе не собирался ступать на землю Грузинской республики. Зачем это было мне, если женщина моя находилась на российской земле? К ней надо было мне скорей добираться, а не лезть в чужие земли. Стараясь не обидеть Ивана, я начал издалека и сказал:

— Выходит, что здесь Россия кончается?

Он ответил:

— Так что же с того? Одна республика кончается, другая начинается. А Советский Союз продолжается.

Я сказал:

— Понятно. — И добавил как бы для самого себя, но достаточно громко: — Только я не собирался ходить по всему Советскому Союзу. По России мне хотелось пройти.