Том 4. Солнце ездит на оленях

Но после двухлетнего молчания ее вдруг вспомнили — Ловозерская междуведомственная комиссия прислала приглашение на торжества в честь пятидесятилетия Великой Октябрьской революции. Через день пришло письмо от Коляна: «Ксандра, приезжай! Я разучился писать длинно и повторяю тысячу раз: приезжай!»

Немедленно, с первым же поездом, Ксандра выехала в Москву, там пересела в скорый поезд на Мурманск. Через сутки она уже была за Северным Полярным кругом, в Лапландии, глядела на чередующиеся за окном горы, озера, поселки, станции и шептала:

— Здравствуй, здравствуй, моя ясноглазая, моя ненаглядная! Покажись, покажись, какая ты!

Сидевшие напротив девушки подумали, что Ксандра обращается к кому-то из них, перешепнулись между собой, и одна спросила:

— Вы, бабушка, признаете нас за старых знакомых?

— Нет, милая, нет.

— А с кем же заговариваете?

— С ней, — Ксандра кивнула на окно, — с Лапландией. Она мне хорошая знакомая, почти полвека знаю ее. Изменилась!.. Трудно поверить, что это она. Вот как изменилась за одну неполную, недожитую человечью жизнь.

— За чью? — спросила девушка.

— За мою. В первый раз я попала сюда четырнадцати лет, теперь мне шестьдесят шестой.

Девушки заинтересовались, что же произошло с Лапландией. Ксандра охотно вспомнила, какой увидела ее в первый раз.

— То — горы и камни, то — озера и болота, ни дорог, ни троп, некуда спокойно поставить ногу. И малолюдье: идешь неделю и можешь не встретить ни одного человека. А сейчас многолюдный, промышленный край. Города, заводы, рудники, электростанции, флот, авиация. Вспомнила, как строили железную дорогу. И чего только не пророчили ей: зарастет мохом, по насыпи будут бродить олени, размоет шальными северными водами, проглотят бездонные болота. А вот устояла, окрепла, служит на зависть другим. Шутка ли — скорый поезд от Москвы до Мурманска идет всего тридцать часов. Сколь же силен человек!

Вспоминая, Ксандра огорчилась:

— И почему не выпустят небольшую книжечку?.. Я бы про все дороги, про все реки выпустила книжечки. Едет народ и пусть читает попутно, что где было и что где есть, кто проложил первый след, который позвал за собой новых путников, и они сделали сперва тропу, затем дорогу.

Ксандра сошла на станции Оленья, где начиналась шоссейная дорога в Ловозеро. Среди приехавших, встречающих, уезжающих и провожающих, которые смешались в одну длинную толпу перед поездом, она заметила Коляна.

Седенький, сутуленький, ставший еще суше, меньше, но по-прежнему юркий, как подросток, он перебегал от вагона к вагону, вскакивал на подножку, повышая этим свой рост, и оглядывал оттуда толпу. На нем был добротный городской костюм с орденами и медалями.

— Николай Фомич, здравствуйте! — крикнула Ксандра.

Он и не подумал, что обращаются к нему: его никогда не величали, и продолжал суетливо перебегать. Тогда Ксандра крикнула:

— Колян, здравствуйте!

Он кинулся к ней и через секунду уже пожимал руки и бормотал:

— Хорошо, больно хорошо.

— Ты как здесь? Куда вырядился таким кавалером? — спросила Ксандра, кивнув на ордена и медали.

— Встречаю гостью. Сам звал — встречать надо.

— Кого?

— Тебя. Получил твою телеграмму — и сюда.

— Из-за меня ехал такую даль.

— Какая даль? Никакая, всего полтора часа в автобусе. Он каждый день два раза ходит. Вот раньше была даль — четыре дня пешком. Помнишь?

— Все помню. За все тебе великое спасибо!

При дальнейшем разговоре выяснилось, что Колян выехал на станцию загодя, потому что Ксандра не указала в телеграмме поезд, а только день выезда.

— И сделала так совершенно сознательно, чтобы ты не вздумал встречать меня здесь, — сказала она.

— А все равно встретил, — порадовался он. Затем спросил: — Как надо звать тебя?

— Забыл?! Вот дружок!..

— Не забыл, не то. Мой сын Петька попал в Совет и стал Петром Николаевичем, я поседел и стал дедушка Колян. Может, и ты стала не Ксандрой?

Она вспомнила свою первую встречу с Коляном, веселый разговор об именах, и ей снова захотелось поиграть так же. Она спросила:

— Сколько у тебя внуков?

— О, много! — Он посчитал, как маленький, загибая пальцы. — Семь душ.

— Вот и надо звать тебя семи дед Колян.

— Как хочешь.

Условились, что будут называть друг друга по-прежнему, по-молодому.

Ехали памятной дорогой Тра-та-та. Но теперь от нее осталось только одно прозвище; сама же она после бездны гравия, песку и человеческих трудов, истраченных на нее, сделалась хорошим шоссе.

Автобус шел ходко и ровно. Можно было разговаривать без риска откусить себе язык и выбить зубы.

А разговор по всему автобусу шел туго; говорил, пожалуй, один Колян. Кивая сердито на окно, за которым широко лежала оголенная порубками и пожарами земля, он негодовал на пришлых людей. Они вырубили все у себя, теперь валят здесь без жалости, без разбора. Иной придет в Лапландию туристом, всего на неделю, на две, а напакостит на двести лег. На самый маленький костер ему лень собрать валежник, и он рубит большую сосну либо ломает промысловую избушку. Кругом вода, а ему лень заплеснуть огонь; сам уходит, а костер оставляет гореть. Турист-пожары стали для Лапландии большой бедой.

Колян завел этот разговор в назидание туристам, которые ехали любоваться красотами Ловозерского района и занимали половину автобуса.

При въезде в поселок Ловозеро Ксандра попросила водителя остановиться у гостиницы. Но Колян горячо запротестовал:

— Не надо. Она поедет ко мне. Она — моя гостья, — и забрал весь багаж Ксандры в свои руки.

— Я никого не хочу стеснять, а мне с дороги надо разобраться, переодеться, — говорила Ксандра.

Колян перебивал ее:

— У меня все можно. Никому не помешаешь, будешь жить одна.

И когда показался дом, где была маленькая, в пять номеров, гостиничка, скомандовал водителю:

— Мимо!

— Есть мимо! Все будет по-твоему, дедушка Колях, — весело отозвался водитель, — подкатим впритирку, — и подкатил к пятиэтажному новому дому, который среди одноэтажных деревянных избенок выглядел небоскребом.

Ксандра не живала и даже не бывала в такой квартире, какую занимал Колян. Три комнаты. Электрический свет, паровое отопление, водопровод, газовая кухня и ванна, радиоприемник, телефон, холодильник, лакированные, последней моды, шкафы, столы, кровати, кресла, стулья. Благоустройство в забытом медвежьем углу, каким было Ловозеро до революции, пошло гораздо дальше, чем в родном для Ксандры городке. В нем обогревались еще дровяным отоплением, воду брали из колонки на улице, мылись в общей городской бане.

Колян отвел Ксандре целую комнату, дал ключ от квартиры:

— Живи сколь хочешь! Будь как дома!

— Но из-за меня стеснили кого-то, — забеспокоилась она.

— Нет. Я с Груней живу на ягельном пастбище, при оленях, малые внуки — в интернате, а здесь совсем немного народу.

Она призналась, что может запутаться во множестве выключателей, винтиков, краников, устроить какую-нибудь аварию. Колян снова, более обстоятельно, показал квартиру, где включать и выключать газ, зажигать плиту, ванну, брать холодную и горячую воду.

Ксандра приняла душ, переоделась, причесалась и вышла в кухню, которая была одновременно столовой, где поджидали ее хозяева: Колян, его сын Петяш, теперь Петр Николаевич, сноха, внук и внучка. Молодежь, все служащие разных учреждений, собралась обедать.

— Прелесть! Лучше некуда, — восторгалась Ксандра. — Вот как шагнули от прежних чадных туп! И многих поселили в такую благодать?

— Да, много. Собираются переселить все Ловозеро. Кому-то мало земли, всех гонят кверху, в небо, — проворчал Колян.

— Тебе не нравится? — изумилась Ксандра.

Не дожидаясь, когда ответит дедушка, внучка принялась тараторить:

— Ему все не нравится — и дом, и квартира, и мебель, и все мы. Когда жили в старом доме, был такой добрый, совсем не умел сердиться. А переехал в этот — стал такой сердитый, как огонь. На все шипит, ворчит.