Рассвет над морем

— Во-вторых, речь идет совсем не о вербовке новых бойцов в вашу дружину, а о создании новых рабочих дружин. Самые надежные товарищи, ваши дружинники, — а я не сомневаюсь, что в вашей дружине все товарищи надежные, — должны выйти из состава вашей дружины и стать организаторами военных групп на других предприятиях.

Теперь уже все сорвались со своих мест и заговорили сразу:

— Это ликвидация дружины!.. За что?.. Почему?.. Вы распускаете отряд!.. Это демобилизация!.. Страх перед контрою!.. Мы не разойдемся… Пусть весь Ревком придет сюда и скажет это нам!

Арон был возбужден больше всех. Он оставил свое место около входа и очутился рядом с Ласточкиным.

— Вы заберете самых лучших бойцов из дружины, а это ее ослабит, сделает немощной.

— Нет! — крикнул Ласточкин. — Это укрепит военные силы пролетариата в городе.

Волнение с новой силой охватило Ласточкина. Случилось то, чего он больше всего боялся. Но волнение его было вызвано не только тем, что он беспокоился, как бы не сорвался план Ревкома; в его волнении было и какое-то отрадное, радостное чувство. Он невольно вспомнил только что происшедший разговор с другими рабочими, точно такими же, которых посылали во вражеские части, чтобы деморализовать там солдат и создать из них боевые большевизированные группы. Он сравнил тот разговор с этим, когда товарищи получали почти аналогичное задание. Те сразу и охотно приняли приказ, а тут — несогласие, протест и возмущение. Но удивительная вещь: людьми владело одно и то же чувство и там и здесь. Там товарищи охотно шли на выполнение ответственнейшего, исключительно опасного задания. Здесь волновались потому, что опасность и ответственность их деятельности на первый взгляд как будто уменьшались и отдалялись. Люди рвались в бой, они не хотели безопасности и безответственности.

Преодолевая волнение, стараясь ничем не выказать его, Ласточкин улыбнулся.

— Прекрасно, товарищи! — весело сказал он. — Вот теперь у нас настоящий разговор подпольщиков и конспираторов. Где же это видано, чтобы в рабочей чайной стояла такая гробовая тишина, как было до сих пор? Это сразу же может привлечь внимание шпиков. Хорошо, товарищи, очень хорошо! Кричите, кричите! И нальем себе еще по кружечке чаю!

Он подошел к самовару и стал наливать себе кипятку.

Как часто бывает в таких случаях, его слова произвели обратное впечатление: галдеж в чайной стих. И тогда Ласточкин обратился к Арону:

— А товарища Арона я попрошу снова занять свое место у дверей и в дальнейшем принимать участие в нашем разговоре, не оставляя своего поста, так как на вас, Арон, лежит обязанность предостеречь нас, если с улицы будет подан сигнал об опасности.

Арон Финкельштейн покраснел и бросился к дверям, на свое место. А Ласточкин в это время обратился к присутствующим:

— Вы должны знать, товарищи, что внешнюю охрану нашей с вами встречи сегодня несут только подпольщики-большевики. Мы с вами здесь любезно разговариваем, а ваши товарищи большевики в это время бдительно охраняют нашу с вами безопасность. Из этого вы можете сделать вывод об особой важности и ответственности нашего разговора. И вы, Арон, не подмигивайте мне! — бросил он. — Я понимаю ваши подмигивания: вы хотите напомнить мне, чтобы я, беседуя с товарищами, соблюдал тщательную конспирацию, потому что, дескать, не все присутствующие здесь — члены нашей партии, а, наоборот, большинство беспартийных. Вы хотите сказать мне: «Прикуси язык, товарищ из центра, не разболтай, что под окнами прохаживаются подпольщики-большевики, не расшифровывай их!» Так я вам отвечу на это товарищ Арон: от имени подпольного большевистского центра я говорю сейчас с пролетариатом, а у большевиков от пролетариата нет тайн!

По комнате прошел гул одобрения. А Ласточкин добавил:

— Раз товарищи стали лучшими бойцами подпольного вооруженного отряда, раз они включились в подпольную работу вместе с нами, большевиками, то, значит, они тоже большевики, хотя пока еще и беспартийные. Правильно я говорю, товарищи?

— Правильно! — в один голос подтвердили присутствующие.

— Я надеюсь, товарищи, вы давно уже догадались, что на заводе есть подпольная большевистская организация и что некоторые большевики — ваши товарищи, рабочие завода Гена — живут и работают среди вас, а кое-кто из них сейчас, возможно, даже пьет вместе с вами чай.

В ответ раздался смех. Ну конечно! Кто же этого не знал? Ведь каждый из беспартийных не раз думал про своего товарища, напарника по станку или соседа по квартире, что тот большевик. Или наверняка знал это: вместе же на заводе работали, вместе в воскресенье ходили на море удить рыбу. Какие же могут быть секреты между товарищами?

— Так вот, товарищи! — быстро продолжал Ласточкин, спеша использовать перемену в настроении, о которой ясно говорил дружный смех. — Самое ответственное и самое опасное задание дают каждому из вас, передовых пролетариев, наш Военно-революционный комитет и подпольный большевистский центр. Разрешите ли, товарищи, передать Ревкому и большевистскому подпольному центру, что все вы с честью выполните это боевое задание?

— Просим!.. Передайте! — крикнули несколько человек, и Ласточкин сразу понял, что это коммунисты.

— Раз надо, так надо, — поддержал еще кто-то.

— Передайте!.. — послышалось еще несколько голосов.

— Только вы должны уяснить себе заранее, — сказал Ласточкин, — что рабочему завода Гена невозможно проникнуть на другое предприятие незамеченным, тем более — проводить там подпольную организационную работу: шпики сразу же выявят вас. Поэтому приказ Ревкома таков: тот, кто пойдет на другой завод, должен взять расчет на заводе Гена и поступить туда, где он должен проводить работу как организатор подпольной военной группы.

Снова по столам покатился шум. О такой перспективе никто не подумал, и слова Ласточкина кое-кого ошеломили.

— Вполне естественно, — продолжал Ласточкин, не давая увеличиться шуму, — здесь каждый сам должен выбирать: кому где сподручнее, где у кого есть широкие товарищеские связи, где легче устроиться на работу. Товарищ Арон завтра всех опросит. Каждый пусть скажет, куда ему лучше всего идти, а наши подпольные большевистские организации помогут ему устроиться на работу. Вы же понимаете, товарищи, — снова улыбнулся Ласточкин, — что наши подпольные организации действуют везде и вы не будете одиноки на новом месте. Понятно, товарищи?

— Понятно! — ответили теперь уже почти все.

— А кто по тем или иным причинам все же не сможет пойти, тот, конечно, останется и дальше работать на заводе Гена, в дружине имени Старостина. — Он неожиданно подмигнул. — В дружине имени Старостина сейчас будет ой-ой-ой сколько работы! Ведь в ней не должно уменьшиться количество бойцов, и на место тех, кто выйдет из дружины, немедленно должны быть завербованы новые товарищи. Сейчас в дружине полтораста бойцов и завтра должно быть полтораста. Ясно, товарищ Арон?

— Ясно… — не сразу и почему-то даже вздохнув, ответил Арон Финкельштейн со своего места.

Ласточкин шутя погрозил ему кулаком.

— Тебе, Арон, действительно будет сейчас много работы. Но не больше, чем любому из товарищей, которые пойдут на другой завод. А теперь, товарищи, — снова обратился он ко всем, — у меня есть важная просьба к каждому из вас. Кое-что из нашего разговора вам необходимо забыть, навсегда забыть, как будто его и не было. Прежде всего необходимо забыть, что Арон — командир дружины имени Старостина, забыть лицо, имя и адрес каждого присутствующего здесь и вообще всех бойцов отряда, — забыть о сегодняшнем нашем разговоре. Это называется — конспирация, товарищи, и каждый из вас — конспиратор. Вот этого не забывайте никогда! А меня… меня тоже забудьте, как будто я и на свет не родился. Понятно, товарищи?

— Понятно!

— Разрешите один вопрос, — послышалось из угла.

Ласточкин взглянул: в углу с поднятой рукой стоял коренастый, жилистый рабочий, в гимнастерке без пояса, задубевшей от масла и гари, с буйной копною русых волос, повязанных узким ремешком, чтобы они не падали во время работы на глаза. Он выглядел немного старше, чем другие, а в его фигуре чувствовалась военная выправка.