Биробиджанцы на Амуре

Это было после трудного рабочего дня, когда от страха перед надвигающимся дождем и возможным наводнением нервы напрягались до предела. Ребята сразу же после ужина забрались в комарники и улеглись спать.

После того как Манн взялся дежурить, ребята все-таки спят по ночам. Перед тем как заснуть, они настороженно прислушиваются к Амуру и готовы в любую минуту раскрыть слипающиеся глаза, чтобы встретить катер. Но на Амуре тихо. Кроме комариного пения, слышится только плеск воды, да порою ветка упадет где-нибудь на острове.

Но Ривкин уснуть не может. С вечера лежит он в комарнике, ворочается и кого-то проклинает. Груня, которая спит по соседству, окликает его, этого закоренелого биробиджанца, и спрашивает, что с ним такое: комары мешают ему спать или что-нибудь другое? Он отвечает, что, помимо комаров, есть и свои цепные собаки, которые кусают не хуже комаров… Комар, говорит он, хотя бы честно предупреждает своим пением; иду, мол, кусать, остерегись, если можешь! А эти кусают исподтишка. Груня не спрашивала, кто кусает исподтишка, потому что знала, что неподалеку от них лежит Берка, у которого «ушки на макушке».

Он сегодня не поехал к жене на ночлег. В Орловку за хлебом отправились другие. Когда Берка направился к лодке, Ривкин крикнул; «Хватит к жене ездить на полдня!» Берка швырнул весла и лег спать не ужиная.

Уже четвертый день, как Фрид уехал за катером. Знали, что с пустыми руками он не вернется: либо приведет катер коммуны, либо получит в Хабаровске другой. Но почему он задерживается так долго? Ривкин лежит и думает: «А тут еще эти разговоры о дождях, о новом наводнении».

— Эх, вы! — крикнул он, повернулся на живот и обхватил голову руками.

Он пробует представить себе, как коммуна проживет зиму без сена, и видит перед собою коров и лошадей с опавшими боками, разбегающихся людей… А тут прибывают новые переселенцы. Надо их устроить… Что же будет, если положение не изменится?

«Эх!» — вздохнул Ривкин и, отшвырнув ногой комарник, пошел на берег. Был тот тихий час, когда ночь начинает отступать перед наступающим днем.

На берегу он увидел Златкина, также настороженно прислушивавшегося к Амуру. Златкин улыбался:

— Приснился мне катер, вот я стою и слушаю, кажется, и в самом деле что-то стучит.

Ривкин прислушался и сплюнул, словно ему дали попробовать какую-нибудь горечь.

— Медведь тебе на ухо наступил, вот тебе и кажется, будто стучит, — сказал он и пошел берегом.

Златкин остался на месте. Лицо его поминутно то вспыхивало, то снова темнело. Он дрожал от возбуждения: вот стучит, а вот не стучит! Ах, если бы он мог сейчас разбудить всех радостным криком: «Катер идет!» Вот бы зашумели! Но пока он стоит и ищет глазами. На секунду показалось, будто где-то недалеко мелькнул огонек. Хотел было крикнуть… Но огонек погас.

Ривкин вернулся. Он шел медленно, останавливался и прислушивался.

— Ну, стучит или нет? — волнуется Златкин.

— То стучит, то перестает… Черт его знает!

Ривкин направился к лодке, забрав с собой одеяло.

— Пойдем, Златкин, поспим. Уже светать начинает.

Они легли в лодке, привязанной к берегу.

Ривкин и Златкин накрылись с головой, но не спят, прислушиваются: оба были уверены, что где-то, может быть совсем близко, стоит катер, либо неисправный, либо ожидающий рассвета.

— Порядочной машины у нас все еще нет! — произнес Ривкин со вздохом.

— Хороший катер проделывает весь путь за восемь часов. А наш даже когда исправен, и то вдвое медленнее идет.

Оба умолкают, потом Ривкин снова говорит:

— Ох, как бы мы далеко ушли, если бы этот тип не отпустил катер!

— Получит он по башке, Берка.

— Он хочет уйти из коммуны, — говорит Златкин. — Я слыхал, как он об этом с женой беседовал. Хочет попросить земли и сколотить новую коммуну — из старых коммунаров, без переселенцев.

— Уйдет он, да только не по своей воле. Выпроводят с музыкой! С треском вышибут эту лавочную душу. Без переселенцев ему, видите ли, хочется, а сам он переселенцем не был? Наверное, лавочку хочет с кем-нибудь на пару завести, вот что.

Они снова умолкают. У Златкина начинают слипаться глаза, но Ривкин не спит.

— Ты смотри, — говорит он, — когда прибудут машины, научись ухаживать за ними, тогда сделаем тебя бригадиром, а его — ко всем чертям.

Но у Златкина глаза закрываются, рот расплывается в улыбке, и он засыпает.

Когда солнце начало пригревать, Златкин проснулся с веселым криком:

— Катер! Ребята, катер идет!

С Амура доносился стук мотора. Взбудораженные коммунары бежали к берегу и кричали наперебой:

— Где идет? Ничего не идет!

— Смеешься, Златкин? Обманываешь?

— Самому не спится, и другим не дает!

— Эх, ты!

— Тише! Идет…

— Ползет!

— Едет!

— Тише! Кричат…

— Кто кричит?

— Фрид!

— Да, да! Вон ползет. Желтый… Вон у берега, около кустов.

— Да! Да! Ура! Ур-ра! Ур-ра!

Солнце, вылезшее из-за гор, залило светом Амур и его берега. С противоположной стороны реки, пыхтя, шел желтый катер.

Оттуда доносился голос. Можно было уже различить, что это голос Фрида. За катером тащился баркас с машинами.

Невыспавшееся лицо Ривкина стало серьезным и деловитым. Он уже собирал самых сильных ребят, строил их. Крепкие руки были готовы таскать машины с баркаса.

Катер уже пересекал Амур и приближался к палаткам. Солнце светило все ярче. Зелда раскладывала огонь и набирала в котлы воду.

Груня подпрыгивала от радости, она обнимала Рубина и смеялась.

— Любишь меня крепко, Груня? — вдруг ни с того ни с сего спросил он и тоже засмеялся.

Она отвернулась и побежала.

На берегу царит веселое оживление. Катер привез машины, лошадей и партию новых переселенцев.

— Вот тебе новая радость! — проворчал Брейтер. — Опять переселенцы! Берка! — крикнул он в сторону палаток. — Прибыли новые переселенцы! Не хватало для ассортимента.

— Свежие, с иголочки?

— Совсем новенькие! — подхватывает какой-то русоволосый паренек, приплясывая босыми ногами по скошенной траве.

— Откуда гости? — спрашивает Файвка.

— Из Бердичева.

— Из Бердичева? Стало быть, настоящие! Строить Биробиджан приехали?

— А что ж, строить! Не в гости…

— Ну что ж, ну что ж! Складывайте вещи, идите умойтесь, — смеется Файвка и направляется к катеру.

Из палатки вылез Берка и пошел по берегу.

— Вот новые переселенцы! — показал Брейтер.

— И много вас приехало? — спросил Берка, глядя на переселенцев злобно прищуренными глазками.

— Тридцать две семьи, — ответил кто-то.

— Тридцать две? — удивился Берка. — С детьми и стариками?

— Да, старики, бабушки, множество внуков.

— Зачем же вы приехали к нам?

— Слыхали, что у вас тут очень хорошо.

— Еще в Бердичеве об этом слыхали?

— В Бердичеве. Да и везде про вас говорят и даже в газетах пишут.

— Вот оно что! Нашумели, натрещали… Вот и бегут сюда со всего света…

— Еще одна группа едет. Она уже в пути! — обрадовали Берку переселенцы.

Берка засунул руки в карманы, втянул голову в плечи и, чуть сгорбившись, отошел от переселенцев.

— Всякая рухлядь к нам лезет! — проворчал Брейтер, следуя за Беркой.

Однако никто ему не ответил. Единственный человек, который не смолчал бы, — Файвка — занят сейчас разгрузкой машин с баркаса. Его мощные плечи чуть не трещат от тяжестей, которые на них взваливают.

Новоприбывшие поставили палатку и вышли посмотреть на новое место. Ходили по берегу и приговаривали;

— Хорошо! Прекрасно! Замечательно!

Им все нравилось — горы, Амур, травы выше человеческого роста, изумительно ясные, глубокие дали.

— Очень хорошо! Великолепно!

День был погожий, настроение у всех приподнятое. Работалось весело и споро.

Вечером на берегу было оживленно. Уютно стало от того, что пятнадцать лошадей переступали копытами и сочно хрустели свежескошенной травой.