Кольцевая дорога (сборник)

Когда поступил в ПТУ, Игорь попросил принять его в оркестр. Руководитель внимательно выслушал, узнал, что играть парнишка ни на чем не умеет, с огорчением пояснил:

— Не могу, дружок. Мы принимаем тех, кто может выводить ту или иную мелодию. Да и инструменты все розданы.

Попасть в оркестр оказалось сложно. И Игорь смирился.

Разговор этот слышал Антон. Ни в тот день, ни позже Игорь никому не говорил о своем желании. И был растерянно удивлен, когда вскоре директор училища Виктор Петрович спросил его — правда ли, что он хотел учиться музыке?

— Поздно спохватился, — смутился Игорь. — Инструменты давным-давно розданы.

— А тебе по-прежнему хочется играть?

— Еще бы!

— На чем?

— Все равно. Только бы научиться.

— Тогда вот что. На днях покупаем новый контрабас. Я попрошу руководителя принять тебя в оркестр. Если, конечно, ты наверстаешь то, что ребята уже прошли…

О лучшем Игорь и не мечтал. Сначала даже не поинтересовался, каким образом узнал Сергин о его желании. И только позже выяснилось, что просил директора Антон Камышкин. Следовало оправдать надежды Сергина, Антона, музыкального руководителя — всех сразу. Никто не знал и не был уверен, что Игорь справится, но сам он почему-то настроился, что потянет, одолеет и все будут им довольны.

Так оно в конце концов и получилось.

Но далось не просто, не сразу и не легко. Странным и редкостным было его обучение. Без нот, на слух, по ритму, интуиции. Преподаватель водил руку и пальцы Игоря по огромному грифу контрабаса, в то время как другой рукой Игорь щипал попеременно три толстых струны, и контрабас оживал.

Руководитель все чаще смотрел одобряюще в сторону Игоря. Выходило неплохо. Лучше других получалась мелодия «Светит месяц». Ее исполняли столь задорно, что вскоре открыли ею шефский концерт в колхозе.

И когда оркестр разом подхватывал эту мелодию, на миг почудилось, что в зимнем месячном свете несется и кружится нечто стремительно быстрое, озорное.

И, вставая и кланяясь потом под горячие хлопки задубелых рук, Игорь впервые ощутил счастливую радость музыки. А назавтра ладони и пальцы его уже держали в подвале училища штукатурный ковш и как ни в чем не бывало лепили разведенной глиной покрытые дранкой учебные стены…

Тогда еще никто не знал, никто из них не задумывался, что после училища долгие годы их оркестром окажутся штукатурные бригады, а музыкальные инструменты сменят мастерки-кельмы, полутерки, вырезанные деревянные шаблоны, растворные ящики — заполнят надолго их житейскую суть. Каждому из них заглядывать наперед было пока что рано.

Со дня на день ждали Долгановского, любившего вникать в дела с особым пристрастием. В глазах директора завуч имел вес и авторитет. Находил то, что не замечалось другими. Доводы его обычно выглядели настолько логичными, что ни у кого не вызывали желания спорить. Для самих же штукатуров завуч напоминал плохо забитый гвоздь, который хочется либо загнуть, либо вогнать разом со шляпкой. Избежать приезда Долгановского штукатурам не удалось.

В свою очередь и они выглядели в глазах завуча подобием торчащих гвоздей, которые он мастерски умел, если это требовалось, и загибать, и вбивать до конца. Но для большинства мальцов Долгановский все же считался гвоздем особым, что, оставаясь в стене, отнимает немало времени. Заглаживая теркой раствор, ты натыкаешься время от времени на такой незаметно торчащий гвоздь, и на гладкой терке остаются царапины, от которых работа надолго разлаживается.

Сколько ни затирай потом, ни води по штукатурке теркой, все равно от гвоздя будет след. И пока не исчезнут шрамы, пока ты сам их не уберешь — работу никто не примет.

10

Школа стояла между поселком и лесом. И детвора по дороге в лес задерживалась, глазела на приезжих ребят и свою обновленную школу. Она показывала на окна, о чем-то переговаривалась, будто выбирала, заранее облюбовывала себе места.

Высящаяся на холме школа одевалась стараниями пэтэушников во все новое. Она была как заботливо наряжаемый первоклассник. Внутри пока пустовала, напоминая незаполненный ученический ранец или раскрытую для чтения книгу.

Но что-то затевалось уже за ее стенами и окнами, куда приезжие парни взялись перетаскивать ящики, крепления, леса — зашивались в свою штукатурную крепость.

Игорь сравнивал школу со своей, где учился до ПТУ. Построенная когда-то наспех с краю деревни, она оставалась для него дорогой и близкой. Но эта школа смотрелась просторнее, светлее, величественнее, возвышаясь своими двумя этажами над поселком. И какие зеленые и желто-синие дали открывались из ее окон! Как притягивал, манил горизонт, какую счастливую радость каждому сулил он.

Как-то Игорь встретил в дверях девчушку, пугливо вглядывавшуюся в полутьму класса.

— Что ты делаешь здесь? — весело спросил он, видя, как малышка попеременно меняет руку с бидончиком.

— Ягоды несу.

— И далеко ходила?

— Туда, — кивнула она в лес. — Отсюда недалеко.

— Много там ягод?

— Вот глядите, — девчушка подняла, натужась, эмалированный бидончик, доверху наполненный сочной крупной малиной. — Берите!..

— Спасибо. Неси домой.

— Нет, возьмите!

Игорь поднес к губам несколько ягод. Пахнуло лесной росистой травой, наплывом смолы и утренним солнцем. В оконных проемах теперь везде маячила детвора, угощавшая пэтэушников ягодами. Как же не благодарить тех, кто для них же старается!

Как и Антону, Игорю тоже хотелось заявиться к Миле выряженным с иголочки. И он воображал, какого цвета купит костюм, как предстанет в белой сорочке и в модных темных ботинках…

Без сучка без задоринки, хорошо и налаженно шла практика. Все усваивалось и познавалось мигом и потому делалось как бы само собой. Молодцы, однако, они с Антоном, выбрав строительное ПТУ. Они уже не отличались от тех городских строителей, которые работали рядом с ними в доме на привокзальной площади. Для самих себя незаметно они были годными во всех смыслах парнями, охотно бравшимися за все, что поручалось.

Они радовались, что завершилась работа снаружи, на открытом, солнцем палящем настиле, который разбирался теперь с неподдельным весельем.

Работа снаружи кончалась. Работа же внутри начиналась.

11

После спектакля Игорь до отъезда так и не встретился с Милой. Возможно, неправ был, предложив проводить ее. Хотелось встретиться или хотя бы голос услышать. А почему бы и не услышать? Ведь есть в поселке почта, и в ней кабина с междугородным автоматом.

Не долго думая, он обрадованно разменял рубль на пятнадцатикопеечные монеты. Их вполне хватит на недолгий телефонный разговор. В течение дня монеты позвякивали в кармане спецовки. Звук их придавал уверенность и вселял надежду, что Мила дома.

Волнуясь, набрал номер. Вдруг повезет, вдруг Мила отзовется.

— Да, — коротко, твердо прозвучало в трубке.

— Это я, Раиса Михайловна, — растерянно отозвался он, чтобы не молчать.

— Кто говорит? — спросила она.

— Игорь Божков из ПТУ. Помните, я у вас был?

— Что-нибудь случилось?

— Да нет, ничего. Я из поселка звоню. Скажите, Мила дома?

— Дома…

— Можно позвать ее?

— Мила, тебя!

— А кто? — услышал он голос из глубины квартиры.

— Из ПТУ, твой…

И не успел он ни сообразить, ни что-либо осмыслить из разговора матери с дочерью, в трубке послышалось выдержанное и спокойно-трезвое: «Слушаю!» Сердце замерло от знакомого голоса. И от строгости, с какой он прозвучал.

— Алло, я слушаю, — повторил строгий голос, не суля ничего хорошего.

С напускной бодростью он отозвался:

— Мила, это я, Игорь! Здравствуй!

— Здравствуй.

— Здесь так хорошо. Я звоню, чтобы пригласить тебя за грибами приехать.

— Меня не отпустят.

— Приезжай с мамой. Я вас встречу. Паром увидишь. Грибов наберете.

— Я не люблю грибы. Их может папа привезти. Он собирается на днях ехать к вам.