В тропики годен

Кое-как поев, Шевцов встал из-за стола и вдруг ощутил качку. Желудок со щами раскачивался в животе, как подвешенный за подтяжки. Он то взлетал к диафрагме, то проваливался куда-то вниз до самых колен.

Главный судовой врач забыл про свой чин и нашивки и рысью побежал в каюту…

В полночь, бледный, с тошнотой под ложечкой, Шевцов вышел на открытую палубу – освежиться. Дул девятибалльный ветер, низко над водой летели лохмотья облаков. Море было угольно-черным, со снежными гребнями волн. Такого моря Шевцов никогда не видел.

Ледяной ветер тугими кулаками бил в лицо, грозил сдуть, унести в море. Сквозь рваные тучи с сумасшедшей скоростью неслась луна. Она то озаряла угольную ночь и серебрила волны, то исчезала в густой черноте. Только огоньки встречных судов загорались и пропадали в. волнах.

Коченея на скошенной от крена палубе, Шевцов стоял, укрывшись за фальшбортом, и сквозь бегущие из глаз слезы смотрел на море.

Ветер, как плуг, оставлял на вздыбленной воде глубокие борозды. Все море было вспахано и дымилось от пены. Пенные полосы тянулись через море, змеились на гребнях волн и до горизонта прочерчивали черную воду.

"Садко" шел сквозь свист и рев ветра, упрямо расталкивая тяжелые волны. Высоко на мачте, по-орлиному раскинув крылья, антенна радиолокатора кругами прочесывала темноту.

Прячась от ветра, Шевцов поднялся на мостик. В рулевой рубке было темно, как в рентгеновском кабинете. Прижав к глазам бинокль, неподвижно застыл капитан. По мерцающему в темноте экрану локатора бежал светящийся луч, вспыхивали и загорались зеленоватым светом силуэты встречных и попутных судов. Зеленые блики падали на склоненное над экраном лицо Андрея Стогова, старшего помощника. Тревожная вахта. В проливе тесно – суда проходят узкости.

Утром показались низкие берега Голландии. Но пока не утих шторм, "Садко" держали на внешнем рейде, не разрешали войти в Маас. Наконец шторм начал стихать.

Теплоход прошел маяк и стал медленно втягиваться в широкое устье реки Маас. За бетонными дамбами лежала Голландия. Мимо проплывали неестественно аккуратные кирпичные домики и игрушечные поля. Скорее не поля, а газоны. На заднем плане, как декорации к "Дон-Кихоту", маячили ветряные мельницы.

На берегах канала стояли с удочками рыбаки в желтых куртках и одинаково равнодушно смотрели и на поплавки и на проходящие мимо суда: грузовики, огромные танкеры, контейнеровозы.

"Палубной команде и духовому оркестру по местам швартовки стоять!" – на все судно гремит по репродукторам голос главного помощника. Теряя ход, лайнер приближается к причалу. Предстоит самое трудное – мягкая и точная швартовка двадцатитысячетонного гиганта. Впереди, у флагштока, с микрофоном в руке стоит старпом Андрей Стогов. Он стоит, прочно впаяв расставленные ноги в покатую палубу. По-снайперски Прищуренные глаза впились в бетонную громаду причала. Залысина между прилипшими к бетону судами кажется очень узкой. Чтобы втиснуть в нее "Садко", нужно вправду быть снайпером.

На корме командует второй помощник Вадим Жуков. Чуть ссутулившись, держит у рта сетку микрофона. Лицо у него жесткое, неулыбчивое. Рыжая шевелюра утонула в глубоко надвинутой фуражке. "До причала пятьдесят метров… Сорок метров…" – докладывает он на мостик. "Малый вперед!" – гремит сверху. "Есть малый вперед!" – глуховатым голосом "деда" отвечает машинное отделение.

Палубу на кормовом срезе начинает бить крупная дрожь – враздрай заработали винты, подтягивая неповоротливую корму к причалу. Грязной пеной покрывается взбаламученная, промасленная вода.

На баке Толя Левченко, коренастый матрос в синей куртке, сильно размахнувшись, бросает на причал выброску – тонкий линь с грузом на конце. Линь змеится в воздухе и падает на бетон причала. На берегу выброску подхватывают швартовщики и в четыре руки тянут ее из воды. Каждая секунда дорога – теплоход по инерции продолжает скользить вперед.

Выброска привязана к огону – толстой петле причального конца. Сейчас этот конец – тяжелый черный канат – вслед за петлей медленно выползает из воды на причал. А судно все движется…

Сухопарый голландец с трудом набросил петлю на чугунную тумбу и сам присел на нее – перевести дух. Такой же швартов завели на корме. Теперь теплоход двумя нитями привязан к берегу. Заработали шпили – выбрать слабину. Причальные концы поползли обратно в клюзы, натянулись до треска, притягивая к причалу тушу теплохода. Из плетеных канатов дождем потекла выжатая вода. На баке и корме быстро перебегали матросы в одинаковых синих куртках – подтаскивали еще два конца к клюзам. Снова полетели выброски.

Толстые нейлоновые канаты, как удавы, плыли к причалу, извиваясь в маслянистой воде.

В репродукторах железным басом гремели команды главного помощника.

– На корме – завести шпринг!

– Есть завести шпринг!

– Подтянуть прижимной!

– Есть подтянуть прижимной!

"Садко" мягко всем бортом прижимался к бетонному причалу. Со шлюпочной палубы в торжественном марше ударили и зазвенели литавры и трубы духового оркестра. Над морским вокзалом, рядом с государственным флагом Нидерландов, вытягивался под ветром ярко-красный, с серпом и молотом флаг…

На причале свалены горы чемоданов. За мокрыми от дождя стеклами морского вокзала в ожидании посадки толпятся пассажиры. Они с нескрываемым любопытством рассматривают советский лайнер. Подают трап. У трапа становятся полицейские в синих плащах. На судно входят карантинный врач, судовой агент и таможенники.

Невероятно худой блондин с волосами до плеч и русой бородой – коллега Шевцова. Он здоровается по-английски и поспешно опускается в кресло, словно не надеется на свои ноги.

– Адский холод, – улыбается карантинный врач, потирая длинные худые пальцы, – и ветер не стихает. Вчера над Голландией прошел ураган. Не завидую вам – вы были в море.

– Нас четыре часа держали на рейде, – сообщает Шевцов, настраивая свои губы и язык на английскую речь.

– Что делать? – голландец огорченно разводит руками. – Каждый думает только о своей выгоде.

– А вы понимаете, что значит в ураган дрейфовать вблизи берегов? – сердито и уже по-морскому спрашивает Шевцов. Голландец понимает. Все голландцы от рождения моряки.

Виновато улыбаясь, карантинщик задает вопросы:

– Экипаж о'кей?

– О'кей.

– Крысиное свидетельство о'кей?

– О'кей.

– Больных нет?

– Ни одного.

– О'кей, можно опустить желтый флаг.

Шевцов звонит на мостик.

– Теперь небольшая формальность. – Голландец достает из портфеля сложенный вдвое лист и протягивает Шевцову. – Это Морская декларация здоровья.

Декларация пестрит вопросами:

"Не было ли на борту заболеваний чумой, холерой, желтой лихорадкой, натуральной оспой, тифом или перемежающейся лихорадкой?"

"Ноу", – выводит Виктор.

"Не было ли заболеваний, подозрительных на инфекционные? Имеются ли на судне другие причины, которые могут привести к развитию инфекции?"

"Ноу, ноу", – везде пишет Шевцов.

Формальности окончены. Шевцов получает "свободную практику" – зеленую бумажку с печатью – и приглашает коллегу в курительный салон.

Этот салон – традиционное место приема морских властей. На столе икра, осетрина. Из дежурного бара приносят водку и боржоми. Русская водка славится во всех портах мира. Тем более что ее всегда наливают щедрой рукой.

Шевцов подводит гостя к столику у широкого иллюминатора. Отсюда хорошо виден Роттердам, рукава Мааса, шлюзы и разводные мосты.

Голландский врач маленькими глотками по-птичьи пьет водку. Смотрит на свой город. С некоторых домов ураганом сорваны крыши. Вырваны с корнем деревья, повалены фонари. На причале копошатся рабочие в желтых куртках.