Сельская учительница

«Восторженная натура», — подумала о ней Валентина, а вслух сказала:

— Каждому нравится свое.

— Конечно! Представляешь, когда я приехала и увидела местную библиотеку, меня просто оторопь взяла, — скороговоркой рассказывала Лиля, радуясь, что у нее такая внимательная слушательница. — Да разве можно было считать библиотекой три старых-престарых шкафа с выбитыми стеклами, в которых беспорядочно лежали книги. Ни каталога, ни учета литературы. Ничего не было. Книги по совместительству выдавала секретарь сельского Совета. Есть тут такая девица, которая сама ничего не читает, кроме «Журнала мод». Посмотрела я на эту «библиотеку» — хоть стой, хоть падай, зло меня взяло. Пришлось скрестить шпаги с местным начальством из-за помещения. Бои были страшные, но победа оказалась в конце концов на моей стороне. Комсомольцы помогли, особенно наш секретарь Саша Голованов, вмешался директор школы как депутат сельского Совета. И теперь библиотека у нас получше других. В нынешнем году грамоту получила! — не без гордости сообщила Лиля.

«А я приехала на готовенькое и ни с кем, должно быть, не придется скрещивать шпаги», — подумала Валентина.

Лиля открыла чемодан, доставая оттуда какие-то пакеты и свертки, предложила:

— Давай ужинать, есть у меня кое-что вкусненькое.

Вечером к девушкам пожаловал неожиданный гость — Саша Голованов.

— Вот хорошо, Лиля, что ты приехала. Есть срочное задание, — с порога начал он, потом, точно извиняясь за позднее вторжение, пояснил: — Думал, встречу тебя в Доме культуры…

— Не пошли. Заговорились. Устроили вечер вопросов и ответов. Познакомься с моей новой подругой, — сказала Лиля.

— Опоздала ты, мы уже знакомы с Валентиной Петровной.

— Ишь какой ты быстрый на знакомства, — погрозила пальцем Лиля.

— По долгу службы, — улыбнулся Саша и взглянул на Валентину, будто говоря: пусть она так думает. — Колхоз принял новые обязательства, — продолжал он, обращаясь к Лиле. — Сама понимаешь, наглядная агитация нужна. Лучше тебя никто не сделает. Председатель просил.

— Сделаю, — согласилась Лиля. — Давай данные. — Записывая в тетрадь цифры, она то и дело восклицала: — Вот молодцы! Вот здорово!

Валентина видела: Лиля принимает близко к сердцу успехи колхоза.

— Придется денька два потрудиться.

— Что ты, Лиля, — возразил Саша Голованов, — завтра к вечеру должно быть готово!

— Шутишь! Разве я успею.

— Может быть, я смогу помочь, — напросилась Валентина.

— Вот видишь, и помощь нашлась, — обрадовался Голованов. — Краски у тебя есть, цветные карандаши тоже, а бумаги сейчас принесу… Или, быть может, пойдем в библиотеку?

— Нет, нет, поработаем здесь, никто мешать не будет.

— Принято! — согласился он.

Когда Голованов ушел, Лиля спросила:

— Ты заметила, Валечка, как Саша смотрел на тебя?

— Заметила — обыкновенно.

— Ой, нет, — качала головой девушка. — Да ты не смущайся, он хороший парень. Наш комсомольский вожак, и — холостой.

Валентина пожала плечами: а мне, мол, какое дело до его семейного положения. Она даже хотела сказать новой подруге об Игоре, который живет в соседнем селе и приезжает к ней на мотоцикле. Но к чему говорить? Приедет, Лиля сама увидит.

— Холостой-то он холостой, да занятый, — продолжала девушка. — Влюблена в него Настенька Зайкина, дочь вашего завуча Марфы Степановны. Да любовь у них какая-то непутевая.

— Я вижу, тебя тревожит это, — с улыбкой заметила Валентина.

— Очень тревожит. Люблю видеть счастливых людей, — ответила Лиля.

Вскоре вернулся Саша Голованов с рулоном ватманской бумаги, и они втроем чуть ли не до полуночи рисовали плакаты.

За столом в учительской сидели историк Назаров и преподаватель пения Садков. Дымя дешевой папироской, Иван Константинович Назаров рассказывал:

— Отыскал я, братец ты мой, полянку в лесу, трава — по пояс. Коси, коса, пока роса. Два утречка по росе — и сена воз готов.

Садков сердито хмурился.

— Детей учим колхозных, кадры готовим для колхоза, а приходится чуть ли не в ножки кланяться председателю, чтобы выпросить десяток пудов сена.

— Ты умеешь просить, кланяться. А каково тем, кто не умеет? Косу на плечи и пошел по долинам и по взгорьям в поисках травки-муравки.

Валентине было неловко слушать этот разговор о сене. Ей казалось, что в учительской речь должна идти о другом — о воспитании, педагогике, эффективности уроков. А михайловские учителя больше говорили о хозяйственных своих делах. Даже сам директор, которого она считала человеком особенным, увлеченным школой, и тот вчера спрашивал по телефону какого-то Матвея Спиридоновича — нет ли помидорчиков для засолки.

— Ты, братец мой, отремонтировал свой домик — любо-дорого посмотреть, мне же в следующем году предстоит стройка-перестройка, — жаловался Садкову Назаров.

Валентину так и подмывало вмешаться в разговор, сказать учителям, что речи их не для школы, что говорить о «стройках-перестройках» нужно не здесь. Она поглядывала на историка Назарова, с осуждением думая: «Почему он совсем не заботится о внешнем виде, почему так неряшливо одет — брюки с пузырями на коленках, косоворотка давно не видела утюга, расстегнута, на ногах порыжевшие стоптанные ботинки, не побрит, много курит, сыплет пепел где попало. Ну как его будут уважать ученики?»

— Ну-с, Валентина Петровна, завтра начинаем с чистого листика, с красной строки, — обратился к ней Назаров, щуря в улыбке добродушные голубые глаза.

— Начинаем, — подтвердила Валентина. И в ее тоне была такая уверенность, будто позади уже немало этих чистых листов и красных строк.

— Верите ли, — признался Иван Константинович, — я уже девятнадцатый раз начинаю и девятнадцатый раз на душе праздник, волнение, словно впервые все это…

В учительскую заглянула Марфа Степановна.

— Товарищи, линейка начинается!

По традиции 31 августа была торжественная линейка. На площадке перед школой классами выстроились ученики. У стола, покрытого красным сатином, стояли директор, председатель колхоза Подрезов, завуч по производственному обучению Раков, Саша Голованов, колхозный бухгалтер. Чуть поодаль выстроились учителя. Валентина подошла к ним и встала рядом с Василием Васильевичем.

Горнист-семиклассник протрубил что-то похожее на «слушай все».

На середину вышел Роман Прохорович Подрезов — плотный, выше среднего роста мужчина лет сорока. У него крупное, на первый взгляд, суровое лицо, над широким бугристым лбом чуть курчавилась темно-каштановая, тронутая сединой шевелюра. Одет Подрезов по-праздничному, в светлый костюм с галстуком.

— Друзья, дорогие наши юные помощники, — начал свою речь председатель. Он говорил отчетливо и громко, как на митинге. — Правление и партийная организация колхоза поручили мне горячо поздравить вас с началом учебного года. Я назвал вас нашими юными помощниками не напрасно. Многие из вас хорошо помогли колхозу в дни летних каникул: работали на токах, на свекле, а такие, как Константин Зюзин, сами водили уборочные агрегаты и по выработке шли впереди даже наших ветеранов-механизаторов. Молодцы, ребята! Правление колхоза решило отметить и наградить лучших. А наш колхозный министр финансов начислил заработанные вами деньги. Потому, как говорится, дружба дружбой, а денежки отдай!

Валентина вместе со всеми смеялась шуткам Подрезова, аплодировала, когда председатель вручал подарки, грамоты, цветастые конверты с деньгами. Каждому он крепко жал руку, говорил что-то улыбаясь. Она видела, как завистливо поблескивали глазенки учеников младших классов.

«Молодец председатель, любит он школу», — думала Валентина.

8

И надо же было случиться такому. Вчера ярко светило солнце, а нынче, проснувшись рано-рано, Валентина услышала печальный шорох дождя. А может быть, ей показалось? Она торопливо соскочила с постели, подбежала к окну. Так и есть: идет мелкий, по-осеннему назойливый дождь.