Другой путь. Часть вторая. В стране Ивана

И, пожалуй, это у них неплохо было задумано. В разных местах определила судьба жить людям их огромной страны. Кому-то в удел достались холодные тундры и скалы севера, кому-то глухие леса и голые пустыни, кому-то тесные, большие города, заполненные дымом сгоревшего бензина. Но разве не пожелал бы любой из них оторваться хоть раз в жизни от своей суровой повседневности и окунуться в это царство сказки? А здесь, кажется, уже заботились о том, чтобы это с ними случалось не один раз в жизни. Тому свидетельством были новые дворцы, выраставшие на склонах гор, обращенных к морю. А сколько их, наверно, вырастало по всем другим таким же склонам, обступившим это теплое море на протяжении многих сотен километров. Да, это у них, конечно, неплохо было задумано, и ты, Юсси, на этот раз молчи. Для твоих слов тут нет места.

Я стоял на высокой насыпи железной дороги, озирая этот неведомый красивый мир, где душой была она, моя Надежда. Там она жила, на высоком косогоре, в одном из тех двух солнечных домиков. И мне теперь осталось только подняться к ней и сказать: «Здравствуйте, Надежда Петровна! Вот я и приехал к вам, как обещал, и теперь от вашего слова зависит, жить мне на свете или не жить». Что она ответит мне на это? Что-нибудь ласковое или сердитое? А вдруг ничего не ответит и только взглянет на меня с недоумением? А вдруг сердито взглянет? Как же мне тогда поступить? Каким словом смягчить ее сердце? Нелегко найти нужное слово, когда прямо перед тобой открывается вдруг бездонная глубина двух крупных темно-коричневых глаз, тронутых зеленью и видящих тебя насквозь, да еще вскинутся над ними высоко в стороны черные брови, густые и мохнатые, готовые вот-вот сойтись вместе от суровости, чтобы превратиться в огромную грозную птицу, летящую прямо на тебя. Не до слов будет в такую минуту. А она, не дождавшись от меня нужного слова, молча пройдет мимо. Но я не хочу, чтобы она прошла мимо. Я не перенесу этого. Я непременно забегу вперед и снова встану перед ней, сложив ладони вместе. Я не затем сюда приехал, чтобы позволить ей пройти мимо. Что же у меня тогда останется в жизни, если она пройдет мимо?

И пускай до сих пор я не сам был хозяином своих действий в этой стране, особенно после того, как я зашагал по их дорогам, но сколько же это могло длиться? Я зашагал, а понесло меня совсем не туда, куда я наметил. Да и сам ли я шагал? Вмешивались люди, вмешивались обстоятельства, и меня кидало туда-сюда по их велению. Получалось так, что не сам я был двигателем своей судьбы в их компании, не сам был главным героем в истории своей жизни, а кто-то другой был этим героем и двигал моей жизнью как хотел. Менялись вокруг меня места, менялись люди, и все эти люди почему-то становились действующими лицами той истории, которая касалась только меня. А иногда — даже главными героями.

Но пускай до сих пор было это так. Зато теперь я наконец покончил с этим и не собирался никого больше пускать в главные герои своей собственной жизни. По своей воле я сюда явился и стоял теперь тут, возвышаясь над этим южным русским поселком, утопающим в богатой южной зелени. Позади меня гудело море. Справа от меня ревела мутная быстрая река, проскакивавшая к морю под коротким железнодорожным мостом. Она уносила туда все, что ночной ливень смыл в нее с гор: мелкий лесной мусор, сучья, щепки, вырванные с корнем кустарники и даже целые деревья. Зеленая вода моря против моста на добрые полкилометра окрасилась в глинистый цвет. Слева от меня гремела бодрая песня из рупора, укрепленного напротив пристани у вокзала. А прямо передо мной за поселком, на склоне зеленой горы, была она, моя женщина, с которой я готовился уехать отсюда в свою далекую родную Суоми. И никто не мог теперь этому помешать. Я сам стал наконец главным героем той пускай нескладной, но все же как-никак близкой мне повести, которая называлась: «Жизнь Акселя Турханена».

Мне было жарко даже без пиджака, и солнце все сильнее припекало мой нос и скулы. Я провел рукой по лбу, и ладонь стала влажной от пота. Можно было, конечно, пойти окунуться в море. Но пока я высматривал проход в кустарнике, отделявшем меня от морского берега, с южной стороны показался поезд. Он заставил меня поторопиться. Но, сбегая с насыпи по колотому щебню, я прорвал подметку у правой туфли.

Пришлось заняться проверкой. И тут же выяснилось, что у левой туфли подметка тоже успела протереться насквозь. Вспомнив еще раз с сожалением о туфлях на толстых каучуковых подошвах, оставленных в Ленинграде, я вздохнул и снова направился в поселок. Там я купил в промтоварном магазине парусиновые туфли сорок первого размера и пару бумажных носков. Затратиться на кожаные туфли я не рискнул. Кто знает, какие расходы мне еще предстояли до моего возвращения в Ленинград. А бумажник мой и без того изрядно похудел.

С покупками в руках я вышел к берегу моря и остановился там, где в него впадала река. Это было пустынное место, если не считать ватаги мальчуганов, купавшихся неподалеку. Они забавлялись ныряньем в набегавшие волны. Эти волны, приближаясь к берегу, усеянному обточенной, круглой галькой, становились выше ростом и тоньше, а на их гребнях появлялась белая пена. Перед тем как обрушиться на береговую гальку, их пенистые гребни перегибались в дугу, и тогда на какую-то малую долю секунды из волны получался длинный, сверкающий изумрудом тоннель. Ребятишки с веселыми криками пронизывали стенки этого прозрачного тоннеля своими быстрыми коричневыми телами, и в следующий миг их загорелые головы появлялись на гребне новой большой волны, похожие издали на пригоршню пробок, брошенную туда чьей-то озорной рукой.

Там, где река напирала на море, сила его волн замирала далеко от берега. Пользуясь этим, я выстирал в желтой бурливой воде реки носовой платок и старые носки, а потом еще и майку, и рубашку, и даже галстук. И пока все это сушилось, разложенное на гальке, я выкупался сам и заодно прополоскал трусы. Но об этом я не буду рассказывать вам, финские люди, когда вернусь в свою родную Суоми. Не обязательно вам знать, как ваш незадачливый сородич приводил себя в порядок перед свиданием с женщиной, а русские дети кричали ему:

— Эй, дяденька! Может, и мои штаны постираешь? Дяденька, а почем в этой прачечной за стирку берут?

Не слишком интересно было бы вам также знать, как этот дяденька разыскал на берегу обломок фанеры и притиснул на нем своим телом ту часть брюк, где полагалось быть складке. Это заняло у него гораздо больше времени, чем стирка. Мальчики, накупавшись досыта, ушли вдоль берега через мужские и женские пляжи к пристани, а он все лежал на своих брюках, придавливая их то спиной, то животом. По насыпи и железнодорожному мосту время от времени проходили люди, а он все лежал. Прошли два товарных поезда и три пассажирских, а он все лежал, обжигая кожу солнцем. Нет никакой надобности вам знать о таких скучных вещах.

Довольно сказать, что, когда я опять появился в поселке, вид у меня был вполне приличный. Воротник рубашки и галстук пришлось, правда, разглаживать руками, но кто бы мог об этом догадаться? Выстиранные носки я спрятал в карман, а старые туфли занес в сапожную мастерскую. Я надеялся, что мне их как-нибудь починят. Все-таки это были когда-то хорошие кожаные туфли, изготовленные фабрикой «Скороход». Однако приемщик, просунув кулак сквозь то место, где у туфли полагается быть стельке и подошве, поднял на меня такой удивленный взгляд, что я поспешил сказать:

— Нет, нет. Это я так. На обрезки, может быть, вам пригодится.

Тогда он сказал:

— А-а.

И кинул мои туфли в какой-то дальний угол на груду сапожного хлама.

Я подождал немного. Я думал, что он догадается предложить мне за них ну… хотя бы рублей десять или даже пять. Все-таки это была кожа. Верхи были еще совсем целые. Стоило их только слегка перетянуть, и они опять годились бы в дело. Попадись они в цепкие руки Арви Сайтури, он обязательно сделал бы из них новые туфли. Поэтому я подождал немного. Однако приемщик уже занялся другими посетителями и на меня больше не взглянул.