Другой путь. Часть вторая. В стране Ивана

Вагон-ресторан был по внешности такой же, как все остальные вагоны, только без внутренних перегородок. Вместо них в нем разместили два ряда столов, за которыми уже кое-где сидели люди. Я сел на свободное место подальше от линялой рубахи кержака, устроившись так, что видел только его стриженый затылок и черную от загара сухую шею. Женщина в белом переднике и желтой блузке принесла мне по моей просьбе борщ со сметаной и хлебом. На второе я съел тарелку рисовой каши с жареной бараниной, запив все это двумя бутылками кефира.

Пока я обедал, поезд останавливался два раза у маленьких станций, окруженных зеленью деревьев и акаций, и потом снова двигался на юго-запад по залитой солнцем открытой равнине, так мало тронутой рукой человека. И еще одно стадо, на этот раз рогатое, мелькнуло за окном вагона.

А в нескольких километрах далее паслись лошади. Они паслись близко к железной дороге, и поезд спугнул их с места. Но понеслись они не прочь от поезда, а рядом с ним, как бы желая его обогнать. Их рыжие хвосты и гривы развевались на ветру за окнами вагона до тех пор, пока вожак табуна не догадался свернуть в сторону. Тогда и весь этот рыжий поток устремился вслед за ним к далеким холмам и вмиг остался позади поезда.

Когда я возвращался в свой вагон, поезд еще раз остановился. Я выглянул наружу с площадки чужого вагона, но не заметил никаких признаков станции. Зато я увидел еще одно стадо овец — на этот раз серых. Выходит, что у них в стране было целых три стада, а не два, как я предполагал раньше. Но тут же я сообразил, что они могли схитрить и объединить в одно те два стада. Объединив их в одно стадо, они снова подогнали его к этому поезду, чтобы поразить приезжего финна своим богатством. Но приезжий финн разгадал их трюк, уяснив заодно, почему это стадо оказалось вдвое крупнее тех двух. А серый цвет оно приобрело весьма простым способом — от смеси белого с черным. Так просто объясняется все это явление, верно, Юсси? Уж мы-то с тобой знаем, в какой подноготной у них шило запрятано.

Поезд остановился из-за того, что стадо овец оказалось на его пути. Пересекая невысокую насыпь, оно растянулось на полкилометра вправо и влево от линии. И так как поезд стоял неподвижно, а паровоз не производил шума, овцы шли неторопливо, пощипывая на ходу травку. За ними с той же неторопливостью передвигались два пастуха с длинными палками. Один из них был в очках. Он шел позади стада. Другой, постарше, остановился у паровоза, пропуская стадо мимо себя. Машинист крикнул ему с паровоза:

— Поторопи, поторопи свою армию. У нас же расписание!

А тот ответил невозмутимо:

— И у нас расписание, мил человек. Овца, она тоже по графику живет.

Машинист сказал:

— И все-таки поторопи. А то вот как возьму да пугну паром!

На это пожилой пастух ответил с тем же спокойствием:

— Да, был тут один дурак. Он товарный состав вел. Взял и пугнул. Стадо разделилось, да не поровну. А как поезд пошел, меньшая-то половила вздумала вдруг на соединение кинуться — да прямо под колеса! Двух маток подавил, негодяй, и одного ягненка.

— Ладно. Не тревожься. Переждем как-нибудь.

— Да уж немного и осталось-то. Сейчас пройдут последние.

Пока они так переговаривались, овцы пересекли полотно. Пастух выждал немного, заботливо глядя им вслед, потом окинул взглядом опустевшее пространство и крикнул машинисту:

— Кажись, в порядке все! Трогай!

Он помахал машинисту рукой и последовал за своим товарищем. Машинист махнул ему в ответ и скрылся внутри паровоза. А через минуту поезд снова тронулся, быстро набирая скорость, чтобы наверстать упущенное время.

Я прошел в свой вагон. Кержака в купе еще не было. Супруги-геологи сидели на своих местах возле столика, загородив от меня ногами подставку для влезания наверх. Меня они не сразу заметили, занятые разговором о том, что видели в окно. Я присел на одну из нижних полок, поближе к двери, выжидая момент, когда их ноги перестанут заслонять от меня подставку. Но они не торопились убирать прочь свои ноги. А супруг, не вставая с места, даже попробовал заговорить со мной. Повернувшись ко мне, он спросил:

— А вы далеко ли путь держите?

Я ответил:

— В Сочи.

Он улыбнулся:

— Все мы тут едем в Сочи. Это само собой разумеется, поскольку поезд ведь дальше-то и не идет. Я имел в виду спросить, в какой санаторий?

— В санаторий Ленсовета.

— А-а. Так вы из Ленинграда?

— Да…

Вот какой короткий получился у нас разговор. На этом ему бы и кончиться. Но молодому геологу тоже, как видно, до всего было дело. Помолчав с минуту, он спросил:

— Вы первый раз едете в санаторий или бывали раньше?

И даже на это можно было ответить очень коротко: «Первый раз» или: «Да, бывал». И разговор приостановился бы снова. Но нелегкая потянула меня за язык сказать:

— Нет. У нас нет санаториев. Почти нет.

И, конечно, вслед за этим сразу же последовал новый вопрос:

— Где у вас? В Ленинграде?

Пришлось пояснить:

— Нет, в Финляндии.

Так повернулся этот разговор. Конечно, я мог бы и не упоминать про Финляндию, но что я от этого терял? Я ехал в Сочи, чтобы забрать оттуда к себе их русскую женщину. А этот геолог не был Иваном, и в наших лагерях во время войны он тоже не был. Чего мне было с ним стесняться? Он сказал удивленно:

— Ах, вот в чем дело! Вы из Финляндии?

— Да.

И тут в дверях проскрипел голос кержака:

— То-то я смотрю, будто личность не наша, да и выговор не тот.

Оказывается, он тоже успел вернуться из вагона-ресторана и теперь стоял у входа в купе, разглядывая меня с новым любопытством. Его царапающие глаза, надежно упрятанные под густые серые брови, так и скребли меня сверху донизу и обратно. Да, их, пожалуй, не зря сжигали, этих кержаков. Причина к тому, наверно, имелась основательная, с чем я тоже полностью был согласен. Геолог спросил меня:

— Значит, путевку вы получили из Ленсовета?

Я ответил:

— Нет. У меня нету путевки.

Он удивился:

— А как же вы… без путевки-то?

— А так… Я просто посмотреть. Я тут уже смотрел кое-что. Колхозы и хозяйства разные… и в Ленинграде строительство. А теперь вот хочу посмотреть, как у вас в санаториях живут.

Он сказал одобрительно:

— Правильно. Это вы хорошо задумали. Давно пора вашим людям познакомиться с нашей жизнью поближе. Хватит нам чуждаться друг друга. К добру это не приводит. А маршрут вы избрали удачный. Сначала понаблюдали советского человека в труде, а теперь увидите его отдыхающим на черноморском побережье Кавказа.

— Я, может быть, еще и в Крым поеду оттуда.

— Ого, как у вас широко это задумано! Ну что ж. Чем больше увидите, тем лучше.

— Да, так у меня задумано.

И тут опять в дверях купе проскрипел голос кержака:

— От смотрения оно, конечно, польза. Да ведь кто как понимает это самое смотрение. Иной норовит ничего не упустить из поля зрения, а иному и в окно вагона лень выглянуть.

Да, их все-таки не напрасно жгли, этих кержаков. И непонятно, почему не сожгли в свое время всех. Вот одного для чего-то оставили, но не так уж обязательно было оставлять и его.

Я сделал вид, что не ко мне относились его слова, и еще немного поговорил с молодым геологом. Тот назвал мне самые красивые места на берегу Черного моря и напомнил, что вечером будем проезжать Кубань — богатейший край.

Я не сразу полез на свою полку после этого разговора и некоторое время постоял в проходе, глядя в окно вагона на пробегавшие мимо поля и селения. Ближе к вечеру их как будто стало больше, этих селений, и зелень садов вокруг них раскинулась шире. Поля тоже изменились. Их почти всюду заполняла желтеющая пшеница… Там, где не было пшеницы, тянулись поля, заполненные какими-то ползучими растениями с круглыми плодами, лежащими прямо на земле. Сверх того, местами виднелись целые поля подсолнечников, повернувших в одну сторону свои желтые диски, и еще каких-то высоких растений без цветов.

И людей повсюду тоже стало больше, особенно на тех станциях, где останавливался наш поезд. Здесь торговали жареными курами и вареными яйцами. Я видел, как их несли пассажиры, возвращаясь в свои вагоны. Но время близилось к вечеру, и едва солнце на пути нашего поезда ушло за край земли, как все вокруг окуталось густыми сумерками. А когда поезд миновал станцию Армавир, наступила полная темнота. Яркий свет вагона усилил черноту за окном, и жизнь там угадывалась теперь только по частым скоплениям огней.