Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 5
Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 5 читать книгу онлайн
В романе «Станица» изображена современная кубанская станица, судьбы ее коренных жителей — и тех, кто остается на своей родной земле и делается агрономом, механизатором, руководителем колхоза, и тех, кто уезжает в город и становится архитектором, музыкантом, журналистом. Писатель стремится как бы запечатлеть живой поток жизни, те радикальные перемены, которые происходят на селе.
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
31
К тому времени, когда Никита подходил к знакомой ему хатенке под камышовой крышей, похожая на белую папаху туча, так удачно заслонившая солнце, почернела, разрослась, расползлась по всему небу, и начал накрапывать дождик, по-осеннему мелкий и зябкий. «В такую непогоду совсем не грех посидеть у Евдокима в хате и выпить с ним по рюмке, черт», — подумал Никита. Хотел было войти и вдруг почему-то оглянулся, — какая-то сила заставила его это сделать. Перед ним стоял Серко. Тот же его добрый и умный взгляд как бы говорил, что Серко голоден и что он понимал: нехорошо быть таким навязчивым, а что поделаешь, когда брюхо пустое.
— Чего следуешь по пятам? — строго спросил Никита. — Я же сказал: иди своей дорогой.
«Хозяин, я не пошел бы за тобой, да голод меня мучит, — своим добрым взглядом говорил Серко. — Дай хоть кусок хлеба»…
— Ладно, подожди здесь. — Никита плечом толкнул дверь. — Эй, дома хозяин?
— Кто там заявился? — послышался глухой, с хрипотцой, голос Евдокима. — А, племяш! Прошу, входи, входи, Никита Андреевич, гостем будешь. А я только что подумал о тебе: где это Никита запропал?
— Один? А где твоя половина?
— Где же быть ей, такой старательной бабе? На работе. Как выписалась из больницы, так сразу и пошла, дома почти не бывает. Так что приходится одному скучать. А тут еще дождь на дворе.
— Дядя Евдоким, у тебя найдется кусок хлеба?
— Загляни в шкафчик. — Евдоким удобно лежал на кровати, положив на спинку ноги в старых носках. — А зачем тебе хлеб?
— Не мне, а одному бездомному бродяге. Стоит, бедолага, голодный за дверями.
— Кто таков?
— Ты его не знаешь.
— Пусть входит, вместе пообедаем.
— Не войдет, он не желает с нами знаться. — Никита отрезал порядочный ломоть хлеба, отнес его Серку и вернулся. — Все вылеживаешься?
— А ты все блукаешь?
— Как видишь, давно на ногах. — Никита положил на табуретку свою фуражку, перед зеркалом причесал густой, слежавшийся чуб. — Эх, дядя Евдоким, если б ты знал, как мне не хотелось приходить к тебе.
— Кто тебя просил? Но приходил бы…
— Разве я сам по себе к тебе припожаловал? Ноги меня сюда привели. Я хотел повернуть в другую сторону, а они пошли к тебе. И что за сила тянет меня сюда? Не могу уразуметь.
— Что тут непонятного? — Евдоким поднялся, опустив на пол ноги в грязных и изорванных на пятках носках. — Все понятно. Один ты остался, Никита Андреевич, как и я. И так же, как и мне, не к кому тебе приклонить голову, не с кем перекинуться словом. Вот и жалуешь до меня… Э, мы теперь с тобой изделались родичами, сказать, по несчастью. Помнишь, было время, я захаживал к тебе. У, какой ты был тогда гордый да неприступный! Мог бы и собаку спустить на меня. Вот тогда мы были разные, ты — богатый, при своем доме, а я — бедный и бездомный. Но тогда уже, помнишь, я говорил, что есть у нас с тобой и что-то общее. Ты не признавал моих слов, злился. А напрасно, говорил-то я правду, вышло-то по-моему.
— Не поучай, не трави душу…
— Хорошо, не буду. — Евдоким надел чобуры, поднялся, прошелся по комнате. — Помню, ты говорил мне, что у тебя кончилось горючее, дескать, бак пустой… А что у тебя зараз в кармане? Припас горючее?
— Без горючего к тебе и приходить нечего. — Никита вынул из кармана бутылку, заметив, как у Евдокима повеселели запрятанные в косматых бровях глаза. — Закуска найдется?
— Отыщется! — весело ответил Евдоким. — В наличии имеются сало, соленые огурцы, квашеная капуста. Закуска что надо! Моя Варюха молодчина, соленья припасла в зиму. — Евдоким усмехнулся в бороду, очевидно, вспомнил что-то веселое. — Насчет того, что в пустом баке не осталось горючего, это ты здорово придумал. Было горючее и кончилось — все, слезай, приехали. И так как по профессии ты шофер, то пустой, без горючего, бак — это сильно доходчиво и каждому понятно, А что же со мной произошло? Я же не шофер?
— Не разглагольствуй, а подавай закуску, — сердито сказал Никита. — Нечего байки заводить, сам же говоришь, что мы с тобой зараз равные.
Евдоким умолк и покорно занялся приготовлением закуски. На столе рядом с бутылкой и стаканами вмиг появились сало, капуста, огурцы, головка лука, соль. Никита налил по полстакана водки, дядя и племянник чокнулись, выпили «по начальной», закусили, и между ними сразу же начался тот оживленный разговор, который они за рюмкой водки заводили не первый раз и который почему-то то злил, то вдруг радовал Никиту. Злила самонадеянность Евдокима, его желание поучать и выказывать свое удовольствие тем, что теперь они как бы поменялись ролями. В такие минуты Никите хотелось встать, ударить со злости кулаком по столу и уйти, чтобы уже никогда здесь на появляться. Не нравилось Никите и то, что Евдоким, щуря укрытые клочковатыми бровями, по-кошачьи блестевшие глаза, усмехался ехидно и к делу и не к делу повторял: «Ну что, племяш, сбылось мое предсказание? Теперь-то ты, Никитушка, пребываешь в моей шкуре, и никто не может вникнуть в мои слова и понять их так, как вникаешь и понимаешь ты». Радовало же Никиту то, что только этот бородатый и с виду суровый старик мог, как казалось, понять и оценить то горе и те сердечные страдания, которые Никита пережил, и в такие минуты он считал, что лучшего собеседника, с кем можно было бы отвести душу, не отыскать во всей Холмогорской. И то, что Евдоким, хотя и с ехидцей, вспоминал сказанное Никитой о пустом, без горючего, баке, и вспоминал к делу, желая глубже понять иносказательный смысл этих слов, тоже нравилось Никите.
— Ну, Никита Андреевич, теперича давай выпьем за наше с тобой житейское равенство, — наливая в стаканы водку, торжественно проговорил Евдоким. — И так как наше понимание текущей жизни стало общим и оно, это наше понимание, не только подравняло нас, а и сблизило, сроднило, то мы смело можем…
— Что смело? Что можем? — перебил Никита, сузив острые и злые глаза. — Перестань болтать ерунду, черт! Какое такое равенство? Что выдумал? Нету между нами равенства!
— А ить это точно, равными мы стали… и ты, ты не кипятись.
— Я спокойно спрашиваю: чего ради прилаживаешься ко мне? Чего приравниваешься?
— Ить так получается. Не сам я приближаюсь к тебе, а обстоятельства…
— Нету никаких обстоятельств и придуманное тобою равенство выбрось из головы и забудь.
— Так неможно ни выбросить, ни забыть, потому как судьбина у нас зараз одинаковая, — стоял на своем Евдоким. — Ты погляди на нашу реальность: у тебя ничего нету, а у меня и вовсе пусто. Яко наг, яко благ… Я шаблаюсь по станице, как неприкаянный, и ты тоже. — В бороде у Евдокима заплуталась знакомая Никите ехидная улыбка. — Как в моей груди зачерствела боль о прошедшем, так и у тебя болью наполняется сердце. Я не слепой, все вижу…
— Что видишь? Что? — крикнул Никита, багровея.
— Не ори… А вижу я то, что не сами мы подравнялись, а жизнюшка подстригла нас под одну гребенку, сказать, под ежика…
— Евдоким Максимович, сколько раз тебе говорил и скажу еще: не тащи меня к себе, не липни ко мне! — Никита взял стакан, посмотрел на него и пить не стал. — Все одно равными мы не были и никогда не будем. Подумай своей башкой: кто ты есть в прошлом? Ты есть кулак, лишенец, лагерник. Конями обзаводился, богател, и ежели б своевременно не подрезали бы тебе крылышки, то поднялся бы высоко, обогнал бы своего тестя и стал бы еще большим эксплуататором. А кто есть я в прошлом? Я есть труженик, шофер, а ныне еще и разнесчастный человек, вот кто я! Как же мы можем с тобой поравняться, черт? Никак не можем, и никакая жизня не подстригёт нас под одну гребенку…
— Верно, когда-то были у меня кони, и какие! Мечта, песня! По ним, по тем коням, я до сей поры тоскую, и то верно, что сильно мне хотелось быть хозяином, — сказал Евдоким, держа стакан в мелко дрожащей руке. — И все же хотя вместо коней у тебя было подворье и все, что в нем, тобой нажито, а все думки твои были схожи с моими думками. А зараз ты, как я, оторван от тех твоих думок, как малое дите от материнской сиськи, и через то нету у тебя, как и у меня, ни покоя, ни радости… И ты не косись на меня беркутом, не обижайся и не злись, ить говорю-то я истинную правду. И потому давай спокойно и от души выпьем за наше житейское равенство. Не хочешь, да? Или что, может, брезгуешь? Ну, а я выпью…