Родина

Алексей Никонович был послан в соседнюю область поторопить застрявшие на узловой станции грузы для Лесогорского завода. Через четыре дня он мог бы отправиться восвояси, но задержался в областном центре. Ни в обкоме, ни в облисполкоме у Тербенева решительно никаких дел не было, но Алексею Никоновичу, по его собственному выражению, просто хотелось там потолкаться. Он и вообще был убежден, что потолкаться в «руководящих сферах» время от времени полезно. Ко всем своим прямым обязанностям и к обычной своей осведомленности он считал очень важным, как пряности к еде, добавлять некую конъюнктурную осведомленность: кто с кем и кто против кого — и в каком именно вопросе. Алексей Никонович знал, что директор и парторг считают такого рода осведомленность ненужной, лишней. Он не вступал с ними в споры, но ухмылялся про себя: только простаки и упрямцы могли пренебрегать всеми этими посторонними, но порой неожиданно выгодными для дела обстоятельствами. «Друг Пашка» ознакомил Алексея Никоновича с некоторыми из них. Во-первых, на пост секретаря по промышленности вместо вызванного в Москву назначен новый секретарь. На Урале он впервые и еще «осматривается», но, по всему видно, глаза у него острые. Он уже потребовал представить ему данные о работе заводов, начиная с весны 1942 года, — значит, намерен глубоко изучать заводские проблемы. По мнению Пашки, с Лесогорским заводом новый секретарь знакомится в неблагоприятный момент: «Только, милый мой, уселся он за лесогорские дела, как из Москвы телеграмма! Наркомат Обороны запрашивает объяснения, почему на Лесогорском заводе снизилась за октябрь выработка, по какой причине и тому подобное… Соображаешь?»

Алексей Никонович с волнением слушал сообщения Пашки и, конечно, соображал. Друг поразил его еще одним сообщением: директор и парторг подыскивают нового заместителя! Случайно он слышал обрывки из разговора с первым секретарем обкома и получил совершенно точное впечатление: «Тебе, Алешка, намерены дать по шапке!»

Говоря по совести, Алексей Никонович чувствовал, что хороших отношений у него с Пластуновым не будет. Но он почему-то был уверен в директоре, который, конечно, «не посмеет» искать ему замену: ведь Алексей Тербенев — школьный товарищ его погибшего сына. Однако Пермяков все-таки оказался кремень-старик, и, значит, дни Алексея Никоновича на Лесогорском заводе сочтены.

Эта новость так схватила его за сердце, что он хотел было напроситься на прием к новому секретарю по промышленности, но «друг Пашка» отговорил: уж если заводское руководство подыскивает нового заместителя, то какой де смысл итти наперекор: насильно мил не будешь!

В комнате своего друга, где обиженный Алексей Никонович за бутылочкой домашней наливки расстроился еще сильнее, «друг Пашка» предложил иное решение:

— Уж если неминуемо придется уйти, надо «уйти громко», благородно хлопнув дверью: «Я боролся с крупными дефектами, я истощил все силы, я ушел, но не сдался!.. О, я уже давно видел все это, я писал в обком, я сигнализировал!.. Но на меня смотрели как на мальчишку, моих стараний не оценили…» Соображаешь, Алеша?

Соображая, Алексей Никонович видел в предложениях друга полное родство с мыслями, которые посещали его самого, и он уверовал в них, как в единственно правильное решение: да, да, он наконец выскажет все, что в нем накипело! И когда выскажет! В решительный момент, когда «головка» завода окажется явно дискредитированной, вот тогда, очень-очень возможно, не ему, грешному, а Пластунову и Пермякову придется отойти в сторону.

Под действием крепкой наливки в обиженной душе Алексея Никоновича даже вспыхнули бурные надежды и смелость: «Иду напролом — и все!»

Но тут «друг Пашка» вдруг замолчал. А потом и совсем неожиданно для Тербенева сказал с грустью: «А вообще, знаешь, Алешка, может быть, напротив, не стоит хлопать дверью? Все-таки, знаешь, мы уже не мальчишки-школьники, а люди взрослые. Может быть, действительно лучше не итти наперекор заводскому руководству, а отойти: «Я вам не мил, — ладно, ищите другого».

Алексей Никонович возмутился: «А! Идешь на попятную?» и т. д. И хотя ему стало ясно, что «друг Пашка» чего-то струхнул, Тербенев вернулся в Лесогорск мстительно настроенным. Ефим Палыч был первым, на ком Алексей Никонович испробовал свой курс решительно влиять на события.

Но не прошло и часа, как Алексей Никонович почувствовал себя так, будто в темноте и с разбегу крепко ударился о непредвиденное препятствие. Заставил его это почувствовать, как ни досадно, Мамыкин, который всегда желал ему добра, — ведь именно по рекомендации Алексея Никоновича старший мастер Мамыкин стал начальником механического цеха.

— А, товарищ начальник! — приветствовал его Тербенев. — Как жизнь? Значит, будем вытаскивать наш завод из прорыва?

— Прежде всего нас вдосталь потаскают, — хмуро ответил Мамыкин. — Такие придирки пошли, что просто деваться некуда.

— Что такое? Когда я уезжал, ни о каких придирках речи не было, — недовольно удивился Алексей Никонович.

— Так вас же дома не было. Например, вот вам новость: я, начальник цеха, сейчас на своей территории уже не хозяин, а так себе… затычка, а может быть, даже помеха делу-с!

— Что ты мелешь, товарищ Мамыкин?

— Нет, это все точные факты. Теперь в механическом цехе главный воротила — Артем Сбоев… А я хожу, будто мне на людях уши надрали!

— Да что случилось, черт подери?

— Все из-за пресловутого приспособления, которое ввела у себя бригада этого шпингалета Игоря Чувилева.

— Позволь, Мамыкин! Ведь мы же его через заводское бюро рационализации и изобретательства решили провести, ведь так это должно делаться!

— А вы поговорите с Пластуновым и директором — у них своя логика: покуда бюро рассматривает, они ждать не хотят. Первого числа — хлоп, приказ всей тройки: срочно в массовом порядке изготовить сие приспособление и ввести его в употребление.

— И… ввели?

— На другой же день к вечеру на всех малых станках оно уже действовало… — вздохнул Мамыкин.

— Так ведь полагается же проинструктировать перед тем?

— Нашлись и инструкторы: сначала сам Артем и чувилевская компания, потом уже обученные ими… и до чего все быстро завертелось… такие темпы взяли, будто сапоги-скороходы надели.

— Сам ты сапог дурацкий! — обозлился Алексей Никонович. — Чего ради в бюро техники так долго с этим делом тянули, а ты чего зевал? Авторитет-то и прозевали, под ноги всякой зелени авторитет свой бросили… болваны! На худой конец, доказывать надо было, не сразу соглашаться, убеждать…

— Кого? — криво усмехнулся Мамыкин. — Уж не Пластунова ли? Хо-хо… Моряк этот, доложу вам, крутит колесо, что твой боцман, и так подтягивает и проверяет всех, что уж мы не знай каких событий ждем.

— На то вы и болваны, чтобы вас запугивать! — сквозь зубы проговорил Алексей Никонович. — Он только цыкнет на вас, а вы и готовы…

— Э, нет, извините, товарищ Тербенев. Пластунов тоньше еще действует. Вчера пришел с утра к нам в механический, все участки посетил и всем говорил об одном: «Товарищи, знайте и помните, что наши войска в Сталинграде занимают по берегу Волги двести — триста метров и все-таки беспощадно истребляют врага. А другие части Красной Армии из-за Волги перевозят нашим оружие, боеприпасы и продовольствие, многие гибнут под бомбежкой, а все-таки на берег все доставляется. А мы, друзья? Каждый спросим свою совесть: помогаешь ты этим героям бить гитлеровцев и освобождать Сталинград или твоя скверная работа, словно камень на шее, тянет людей в воду?» Спокойным голосом загвоздил загадочку — и пошел себе дальше… В бригадах никто ни гу-гу… А потом интересный подсчет получился: даже самые серенькие ребята дали полторы нормы, а так называемое «войско Артема» — по три с лишним нормы.

— Что ж, тебе, как начальнику цеха, это должно быть приятно, товарищ Мамыкин, — натянуто промолвил Алексей Никонович.

— Начальник-то я, да обедня не моя, как говорится. Оттого и хорошо получилось, что не по-моему… Я все-таки не сумасшедший и не слепой, из песни слова не выкинешь.