Безымянная слава

Это голос Ани спросил:

— Кто там?

— Это я, — ответил он. — Открой, Аня…

Молчание продолжалось, как ему показалось, очень долго. Потом дверь медленно и бесшумно отошла — она не была заперта. Степан ступил через порог. Аня стояла, взявшись рукой за стойку вешалки.

— Степа… — шепнула она и пошатнулась; ее рука медленно скользила вниз по деревянной полированной стойке вешалки.

Он обнял и удержал Аню, готовую опуститься на пол; целовал ее руки, повторял:

— Аня, Аня!

Она смотрела на него так настойчиво, будто хотела втянуть в себя, завладеть им сразу и до конца с жадностью человека, нашедшего то, что уже отчаялся найти. Потом порывисто, сильно обняла его и стала целовать.

— Это ты, это ты! — говорила она, плача и улыбаясь. — Наконец это ты! — Отстранившись немного, она вгляделась в его лицо, сказала: — Как похудел, осунулся!.. Ты болел, ты был в опасности? Доктора боялись за твою жизнь. Мне все написал Перегудов.

— Доктора? Какие доктора? — удивился он и тут же забыл об этом. — Ты здесь, ты вернулась…

И он понял, впервые понял, что сумасшедшая надежда действительно сбылась, что Аня обнимает и целует и что ее слезы смочили его щеки.

— Ты много пережил, — говорила она, гладя его руки и плечи. — Ты, бедный мой, был несчастен, как я… Нет, несчастнее меня… Как я плакала, когда узнала, что ты потерял маму!.. Она была такая хорошая, светлая… И так защищала тебя, милая… А я обидела ее и никогда, никогда не прощу себе…

— Она хотела, чтобы мы помирились и жили возле нее…

— А я… я потеряла отца.

— Он умер?

— Нет, но все равно я потеряла его. Я потом расскажу тебе… Неужели мы все время будем стоять здесь? Идем в комнату. Запри дверь, накинь цепочку. Я все боюсь, что войдут.

— Разве ты ждешь кого-нибудь?

— Дворника… Я послала его купить поесть.

В столовой вся обстановка осталась на месте, но шторы, портьеры и ковры исчезли; комната казалась враждебно пустынной и нелюдимой. На полу стоял чемодан, на стуле лежала шляпка Ани, раскрытый несессер, со стола свисало полотенце, придержанное металлической мыльницей.

— Когда ты приехала?

— С утренним поездом, часа два назад… Не знаю… У меня нет часов.

— Ты уже видела Перегудова?

— Да… Когда ехала с вокзала в трамвае. Он увидел меня первый и закричал «ура» на всю улицу, потом тащил мой чемодан до самого дома… Он обещал привести тебя в пятом часу. Я хотела сразу позвонить тебе, но наш телефон почему-то не работает. — Она прислушалась: — Да скоро ли придет Трофимыч! Я такая голодная!

— Идем в ресторан.

— Нет, нет, я позавтракаю здесь.

Теперь они заговорили о пустяках, о которых можно было бы и не говорить, но им нужно было слышать свои голоса, им нужно было видеть, как двигаются губы, как улыбаются глаза.

— Так что же с твоим отцом? Почему ты говоришь, что ты его потеряла?

— Мы рассорились. И, кроме того, он женится.

— Ты шутишь!

— Нисколько. Его невеста — пожилая богатая женщина, вдова. Терпеть ее не могу! Желаю ему счастья… — Она вдруг воскликнула: — Глупая, сумасшедшая, да почему же я не приехала раньше? — И, обняв его, прижавшись головой к его груди, затихла.

— Что же ты замолчала? — спросил он.

— И ты молчи, — шепнула она. — Все странно, удивительно… — Она подняла голову, спросила, как проснувшийся человек: — Почему мы здесь? Я ехала не сюда…

— Пойдем!.. Пойдем ко мне!

Она покраснела и проговорила, глубоко глядя ему в глаза:

— Нельзя… Там Маруся. Не хочу…

— Ее нет. Она живет в Слободке.

— Тогда пойдем… — Она покраснела еще сильнее. — Ну да, к тебе! Мне больше некуда идти. — Она спросила, не отрываясь от него: — Ты действительно послал мне письма? Об этом писал мне Одуванчик. А я не получила ни одного. Как я тосковала, чего не передумала!

Степан вынул из кармана два письма и протянул ей. Аня, сдвинув брови, рассмотрела их, ее лицо омрачилось.

— Как ему не стыдно!.. Такая гадость! — проговорила она с отвращением. — Он воспользовался тем, что почта приходила утром, когда я была на курсах стенографии.

— Последнее письмо я написал тебе вчера. Вот оно. Видишь, я рву его. Я просил у тебя совета, как забыть любимую. Потому что ты — так я думал, понимаешь? — забыла меня.

— Глупый, глупый, глупый! — сказала она. — Милый Одуванчик! Как я ему благодарна за письмо! Я покажу тебе эту поэму, только не сейчас… вообще не скоро. Ты будешь смеяться, а я не хочу, чтобы ты смеялся над ним… Люся принесла мне письмо поздно вечером, когда уже разошлись наши гости. Я прочитала, ревела всю ночь… А утром побежала к часовщику, продала мои золотые часики, вернулась, бросила в чемодан одно платье… ну, самое необходимое… Поехала на вокзал, купила билет, и в кармане остался гривенник!.. Одолжила немного денег у дворника, представь себе! Послала его за едой, а он все не идет! Ужасная развалина наш Трофимыч, еле двигается… Знаешь, теперь у меня нет ничего и никого, кроме тебя. Придется жить на твои средства, пока не изучу стенографию… Не бойся, я научусь быстро. Я способная и упрямая, если возьмусь за что-нибудь по-настоящему… Ты знаешь, как стенографически пишется твое имя? Вот посмотри.

Она взяла у Степана карандаш, коснулась ладони кончиком языка и написала на ней какую-то закорючку.

— Это ты. Очень смешно, правда?

И крепко прижала ладонь с этим значком к своему сердцу.

Гудок завода наполнил комнату.

— Четыре часа! — Степан вспомнил: — Одуванчик ждет меня у книжного магазина и ругается.

— Да, ждет… Вы должны прийти к нам. Добрый гений!

— Жаль обижать его. Впрочем, он простит. Я ему бесконечно благодарен. На всю жизнь благодарен!

Старик дворник принес покупки.

— Сейчас я упаду в обморок, если не поем, — прошептала Аня, в то время как Степан разворачивал пакеты. — Не надо резать колбасу. Вовсе не надо! Просто отломи. Побольше!.. Дай хлеб. Какой мягкий, какой пахучий… Нет, зачем ты его режешь? Так вкуснее. — И, ломая хлеб, стала есть жадно, вздыхая от счастья, улыбаясь Степану. — Ты смотришь на меня, как на чудовище? Попробовал бы ты голодать столько времени, когда твои спутники в вагоне только и делают, что жуют, жуют…

Из аптеки, находившейся неподалеку от пристани, Степан позвонил в редакцию.

— Что за безобразие! — прокричал поэт. — Ты еще дома? Почему ты не отвечал на мои звонки?

— Заснул чего-то, еле проснулся…

— Опустившийся, обомшевший тип! По сравнению с тобой Обломов, Манилов — сгустки бешеной энергии. Немедленно иди к книжному магазину! Я торчал возле него полтора часа. Беги!

— Никуда не пойду… Не хочется что-то.

— А я тебе говорю: лети со скоростью ветра!

— Зачем? Бродить по улицам?

— Ну да!

— Бродить по улицам со скоростью ветра? Отказываюсь!

— Слушай, ты, ты!.. — задохнулся от возмущения добрый гений. — Не задавай вопросов и подчиняйся мне беспрекословно!

— Нет, Перегудов, я поднял флаг восстания. Сделай все, что я тебе прикажу. Купи бутылки три хорошего вина, винограда, сыра, хлеба. Да не забудь пирожных — побольше пирожных с заварным кремом.

— Постой, что это значит? — пробормотал Одуванчик. — Для кого пирожные с заварным кремом? Ты же знаешь, что я не переношу эту сладкую замазку. Для кого заварной крем?

— Не задавай вопросов и подчиняйся беспрекословно. Итак, сделай покупки и приведи ко мне Дробышевых часам к восьми. Все ясно?

— Степка, ты звонишь не из дома! — осенило поэта. — Слышно очень хорошо — значит, ты говоришь из города. Откуда ты говоришь?

— Из аптеки, что возле пристани. Хочешь пожелать Анне Петровне счастливого пути через бухту?

— Как ты узнал, что она приехала? — завопил поэт, как вопят обокраденные на базаре.

— В порыве чистого вдохновения.

— Степка, разбойник, пират! Я в отчаянии! Какого наслаждения ты меня лишил! Я был готов реветь белугой при трогательной сцене вашей встречи. Все хорошо, все замечательно, я счастлив за тебя… Не беспокойся, я сделаю все, что нужно, и даже больше этого… Деньги? Денег у меня, конечно, нет, но я достану презренные червонцы и опустошу все попутные магазины. Ура, Степка!