Искры

— Ну и черт с ними! Лучше пусть арестуют, чем так жить, — не думая, ответил Леон.

Ольга опустила голову. «Пусть арестуют», — в уме повторила она, и на сердце ей будто камень лег.

Следующий день был воскресным, и Леон с Ольгой от нечего делать пошли посмотреть город.

Долго ходили они по чистым, мощеным улицам. Витрины гастрономических магазинов с разложенной в них снедью притягивали к себе точно магнитом. Леон то и дело глотал слюну, глубоко затягивался махоркой. Наконец он сказал:

— Пойдем к заводу, потехи посмотрим.

«Потехи» устраивал на площади перед заводом молодой Суханов по случаю окончания строительства новопрокатного цеха и электростанции. На площади были сооружены длинные столы на врытых в землю ножках, в стороне от них стоял высокий полированный столб с развешанными наверху сапогами, шароварами и другими носильными вещами, рядом — столбы с перекладинами наверху и подвешенными к ним французскими булками, колбасами, головками сахару в синей обертке. За столбами была вырыта яма и через нее положен тоже полированный столб, а за ямой возвышался деревянный помост для духового оркестра.

На торжество приехали из Петербурга сам Суханов с двумя сыновьями, чиновники из губернии, купцы и заводчики со всей округи. Священник отслужил молебен в новом цехе, хор пел «многая лета» и царствующему дому и Суханову, а потом гости удалились в хозяйский особняк. Молодой Суханов пришел на площадь, где уже собралось несколько сот строителей, велел каждому выдать по стакану водки, французскую булку и полфунта колбасы и сказал короткую речь, выразив уверенность в том, что сердца рабочих и владельца завода «и впредь будут биться в полном согласии на благо отечества и монарха», и пожелав людям веселиться в свое удовольствие, он прослушал исполненную оркестром торжественную кантату и ушел в особняк, где пировали именитые гости.

И рабочие начали веселиться. Выпив хозяйскую водку и съев булки и колбасу, они раскупили в хозяйских лавках все, что там было спиртного и съестного, и запили, загуляли во славу хозяина молодые и старые, приглашенные и неприглашенные, и зашумела площадь от хмельных голосов, а многие пустились плясать под оркестр, под звуки гармошек с колокольчиками, шаркая по земле тяжелыми сапогами и подымая над площадью тучи пыли.

Леон и Ольга пришли в самый разгар «потех».

В центре площади, подвешенная к перекладине на шпагате, болталась густо смазанная медом французская булка, а какой-то человек в красной подпоясанной рубахе старался схватить ее зубами и тяжело подпрыгивал. Вот он в который раз подпрыгнул, но лишь ударил булку носом, а зубами схватить не мог.

Раздался взрыв смеха, послышались шутки:

— Пошел бы ты, дядя, попрыгал лучше с хлыстунами!

— С разгона надо ее, с разгона! — советовали зеваки.

Человек в красной рубахе опять подпрыгнул, и опять злополучная булка коснулась только его лба — румяная, блестящая от меда. Человек сплюнул, утер рукавом потное, измазанное медом лицо и ушел под дружный смех и шутки приказчика и толпы.

Возле ямы с переброшенным через нее полированным столбом приказчик держал в руках поросенка и голосисто кричал:

— А ну, который желает бесплатно получить живность? Красивый, жирный поросенок! Выходи, добры молодцы!

Из толпы вышел пожилой мужчина, хотел снять сапоги, но приказчик остановил его:

— Босому запрещено. В сапогах надо.

Мужчина посмотрел на блестевшую на солнце перекладину, на яму, наполненную черной сажей, и почесал в затылке. Потом все-таки решился и взял поросенка из рук приказчика. Маленькое животное визжало, дрыгало ногами, стараясь вырваться из цепких рук человека. Крепко держа его, мужчина ступил на перекладину. Балансируя, он осторожно сделал первый шаг, но бревно было слишком гладко, и, не устояв, человек упал в яму.

Раздался смех, послышались веселые шутки, а мужчина, выбравшись из ямы, черный и злой, бросил поросенка на землю и пошел прочь, ругаясь.

Возле отполированного столба с вещами не умолкал веселый шум голосов. Приказчик хозяйской лавки бойко выкрикивал:

— А ну, кто желает получить сапоги? Даром можно получить!

Вперед вышел парень с золотистой шевелюрой. Сняв с себя старый пиджак, он поплевал на ладони и, подпрыгнув и ухватившись за столб, стал взбираться на него, весело посматривая на макушку, где были развешаны носильные вещи. Много было охотников снять эти вещи, да никто не мог взобраться выше половины столба, и, обессилев, все соскальзывали вниз. Но парень, видимо, твердо намерился добраться до заманчивых вещей и снять их — если не все, то уж сапоги непременно. Обхватив столб ногами и руками, он сначала полез довольно быстро, однако, на половине пути, как и у других охотников, руки его начали скользить. Он смеялся вместе со стоявшими на земле, плевал то на одну ладонь, то на другую и подымался все выше.

Приказчик и толпа следили за ним с напряженным вниманием и уже спорили, какую вещь он снимет и унесет домой.

— Вытяжки. Я б только вытяжки взял, — говорил кто-то о сапогах низким басом.

— Нет уж, коль добрался бы, я все разом сгреб.

Парень с золотистыми кудрями слушал разговоры внизу и улыбался.

— Сниму-у, все сниму, — говорил он, медленно приближаясь к вещам, соскальзывая и вновь подымаясь.

Шли минуты. Уже не улыбался приказчик, не шутила толпа. Не улыбался и парень с золотистой шевелюрой. Выбиваясь из сил, потный, он то и дело соскальзывал вниз, опять подымался по столбу и смотрел на вещи злыми, темными глазами. Когда до вещей оставалось несколько вершков, он поднатужился, подтянулся еще немного, и голова его коснулась сапога.

— Браво-о!

— Хватай! Зубами хватай, язви его! — кричал дедок с седой бородкой, тот самый, что учил Леона, какой магарыч надо давать мастерам.

Парень напряг последние силы, поднялся еще на четверть и схватил сапоги-вытяжки.

— Это неправильно! До макушки еще не долез на пол-аршина! — закричал приказчик, и в этот момент парень быстро соскользнул вниз.

По толпе прокатились шутливые возгласы, смех, а дед с седой бородой удивленно сказал:

— Эх, язви его, снял-таки!

Приказчик подбежал к парню, сердито крикнул:

— Неправильно снял! Дай сюда вытяжки! — и вырвал их.

Парень лежал на земле. Он бессмысленно посмотрел на приказчика и закрыл глаза. Изо рта у него показалась кровь.

— Язви их с сапогами! Расшибся-то как! — раздался все тот же старческий голос.

Толпа умолкла.

Леон шагнул к приказчику, зло посмотрел на него и, ни слова не говоря, взял сапоги и отдал их парню с золотистой шевелюрой.

— На, — сказал он, и в это время его схватил за руку полицейский.

— Я тебе покажу, сволота, как нарушать порядок, — и дернул Леона за руку, но толпа рабочих, двинувшись на полицейского, угрожающе зашумела:

— Не трожь! Правильно взял.

Леон оттолкнул полицейского и скрылся в толпе.

«Насмешку какую устроили над нашим братом! А наш брат пьет и хвалит их, хозяев, и готов насмерть разбиться из-за сапог. Эх, взять бы топоры да все эти потехи на куски разнести!» — думал он, выбираясь из толпы пьяных, горланящих на все голоса людей.

Скоро он был на базаре, злой, голодный. Пошарив в кармане, на последние деньги купил две чашки борща, два ломтя хлеба и сотку водки.

Ольга с удивлением посмотрела на него, на водку и хотела было вернуть сотку торговке, но Леон строго сказал:

— Оставь.

— Ты будешь пить?

— Нет, любоваться буду, — недобро ответил Леон и, вылив водку в стакан, залпом выпил ее.

— Ешь скорее, а то опьянеешь, — тихо сказала Ольга.

Леон съел борщ и все же охмелел. Грузно поднявшись, он сделал несколько шагов и остановился.

Вокруг была толчея. Возле длинного ряда столов, заставленных чашками с борщом, с требухой, с вареной и жареной печенкой и бутылками с водкой, стояли харчевники — мастеровые люди, закусывали. Некоторые, запрокинув голову, глотали водку прямо из бутылки, другие опрокидывали стакан в рот, выпив, кряхтели и сплевывали. А поодаль валялись пьяные, и мухи роями сидели и ползали по лицам их, по губам.