Нет ничего дороже<br />(Рассказы)

Рядом с Антоном Ивановичем сидит подполковник Позднышев, а на заднем сиденье, в затылок ему, по соседству с горкой чемоданов и запасных бачков, устроился Луговой.

— Однако дорожка, доложу я вам, — не выдерживает, наконец, Луговой, подброшенный на ухабе. Он глубоко, почти по локоть, засунул руку в петлю у оконца.

— Ничего, скоро выедем на шоссе, — подбадривает спутника Позднышев.

Уже притупилось любопытство ко всему, что виднеется за окном. Всё, о чем хотелось сказать, сказано. Все песни, пришедшие в голову, спеты. Луговой затягивал песню, бросал её на полуслове, начинал вторую и перебивал сам себя третьей, а Позднышев, со свойственной ему обстоятельностью, пел все куплеты подряд, помнил все слова.

Луговой вспомнил уговоры генерала Моложатова.

«Ну, что за охота трястись двое, а то и все трое суток на моём драндулете? Да еще мотор плохо тянет. Когда можно сесть в мягкий вагон. Почиваете себе, как граф, а курьерский, знай, мчит. Только версты полосаты появляются в окне. Позднышев — другое дело, он человек военный. А вы здесь причём? Ведь всю душу вытрясет! Запылитесь до самой печёнки, до мозга костей. Что вы, на наших учениях пыли вдоволь не наглотались?» «Никак нет, не наглотался, — пытался отшутиться Луговой. Только вошёл во вкус». «Хуже нет, как со штатскими спорить. И главное — приказать нельзя. Надел шляпу, а с него и взятки гладки…»

Позднышев только что сдал полк и едет в Москву, в академию. Инженер Луговой, в прошлом командир сапёрного батальона, возвращается туда же. Луговой провёл отпуск у друзей фронтовиков, в живописном белорусском городке, где стоит дивизия…

Пыль, горячая и душная, клубится над дорогой. Каждая повозка, машина оставляют позади себя пыльную завесу, так что Антону Ивановичу поневоле приходится сбавлять газ. Все машины, подводы выкрашены в серый цвет, все лошади серой масти, все люди одеты в серое. Обычно глянцевитые, будто смазанные жиром, листья придорожной ракиты стали матовыми и никнут под тяжестью вездесущей пыли. И даже вода в ручье, пересекающем дорогу, потускнела, так что ручей походит на запыленное зеркало.

Шляпа Лугового и пиджак тоже стали серыми. Пыль лезет в рот, в нос и уши, платок и воротничок черны — и всё-таки как уютно в этой тряской машине, подпрыгивающей на выбоинах!

Когда они добрались до шоссе, Антон Иванович уступил место Позднышеву. Тот оказался любителем лихой езды. Это никак не вязалось с его спокойными глазами и губами, с неторопливой походкой и жестами.

На шоссе трясло меньше, пыль угомонилась, и повеселевший Луговой снова затянул: «Пора в путь-дорогу, в дорогу дальнюю, дальнюю, дальнюю идём…»

— А что если завернуть в наши Замошенцы? — неожиданно предложил Позднышев.

— В Замошенцы?

— Ну, да. Ночевать всё равно где-нибудь придётся. Подумаешь, тридцать километров в сторону! Час туда, час обратно.

Антон Иванович нахмурился и сделал вид, что очень внимательно вглядывается в ветровое стекло.

— Антон Иванович сердится, — заметил Луговой.

— Причём тут сердится? — рассердился Антон Иванович. — Легко сказать — час туда, час обратно… Вы что, тех дорог не знаете? Вот сядем где-нибудь на Княжьем болоте и будем сидеть, как кулики.

— Надо насчёт моста узнать. В райисполкоме, что ли, — предложил Позднышев.

— И прямо к бабушке Василисе, — мечтательно добавил Луговой. — Ставь, бабка, самовар, вари картошку, давай сюда сметану, жарь яичницу, да побольше калибром, принимай старых жильцов — майора Васю да майора Алешу, да Антона Ивановича, гвардии сержанта…

Антон Иванович уже и сам непрочь был заехать в Замошенцы, но продолжал сосредоточенно смотреть на дорогу. «Ничем вы меня не купите!».

— В Замошенцы, так в Замошенцы, — сказал он с притворным безразличием. — Конечно, если Лучеса позволит…

Районный центр вытянулся вдоль шоссе. Оно служило главной улицей посёлка и разрезало его на две части.

Когда-то на подъезде к посёлку находился контрольно-пропускной пункт.

Командир дивизии Моложатов приучил себя спать на ходу, и Антон Иванович с особенным шиком, придерживая баранку «виллиса» одной рукой, отвечал за полковника на приветствия регулировщиц.

Луговой вспомнил этих девушек с вечно обветренными лицами, с руками, обожжёнными морозом, и вдруг язвительно спросил под общий смех:

— А справки насчёт прививки оспы вам не потребуется?

Каждый раз, когда регулировщица, кроме путёвки, требовала паспорт на машину или шофёрские права, Антон Иванович с уничтожающей вежливостью задавал этот вопрос…

Быстро мелькали дома посёлка, неуютно стоявшие двумя пыльными шеренгами вдоль шоссе. У здания райисполкома Антон Иванович резко затормозил, вспугнув лошадей у коновязи.

Позднышев вошёл в кабинет к председателю райисполкома. Из-за стола поднялся моложавый крупнолицый человек в синей суконной гимнастёрке не по сезону, с пустым рукавом, заткнутым за ремень. Над левым карманом виднелся значок депутата Верховного Совета Белорусской ССР.

— Кременец. Чем могу служить?

— Позднышев. Простите, что потревожил. Скажите, пожалуйста, проедем мы отсюда в Замошенцы?

— Конечно.

— А мост через Лучесу?

— В порядке. Дорогу к мосту найдёте?

— Дорогу я, как свои пять пальцев знаю.

Кременец пристально вгляделся в лицо Позднышева.

— Из местных?

— Воевал долго в этих местах.

— А то могу начертить маршрут в Замошенцы. Чтобы кратчайшим путём добраться.

— Спасибо, дорогу я знаю.

Позднышев подошёл к стене, на которой висела карта Белоруссии.

— Десятикилометровка, — определил он. — Для лётчиков хороша. Или в школе географию изучать. А ездить с ней — не дай бог.

— Другой картой не обзавелись.

Кременец отвёл руку в сторону так, будто указывал Позднышеву на что-то. Жест остался от того времени, когда Кременец еще мог сокрушённо развести руками.

Позднышев обещал заехать на обратном пути и торопливо попрощался.

— Переправа есть, — объявил он, усаживаясь в машину.

— А раз переправа есть, нам сам черт не страшен, — повеселел Антон Иванович.

За краем посёлка машина свернула на просёлочную дорогу.

Луговой ёрзал на сиденье и вертел головой во все стороны.

— Видите слеза деревню? Аксиньино!

— Правильно! А за ней горелая роща, — подсказал Позднышев.

— Правильно! На западной опушке КП твоего полка находился.

— Точно! — подтвердил Антон Иванович. — Мы туда с комдивом всегда во-о-от по той ложбинке подъезжали…

Было время, когда лес стоял на горизонте тёмно-зелёной стеной. Сейчас на фоне неба видна была рваная зубчатая кромка. Хвойные шпили одиноко высились в этом лесу, вырубленном снарядами.

Уже остались позади роща «лысая», игрекообразная сосна на холме, служившая ориентиром, обмелевшие, заросшие травой траншеи, сгоревшая сторожка лесника, деревенька Непряхино.

Судьба провела линию фронта как раз через эту деревеньку. Полгода стояло Непряхино между двух огней. Здесь не осталось ничего живого, всё было превращено в прах, тлен, головешки, пепел, золу, щепки, клочья, лохмотья, обломки, мусор. Чёрные скелеты печей и те были расстреляны из пушек прямой наводкой и размолоты в щебень. Когда весной здесь сошёл снег и обнажилась земля, то вся она, как битое стекло, поблёскивала под лучами солнца. Нельзя было сделать и шага, не наступив на осколок или гильзу.

Антон Иванович сбавил ход. Не настолько плох был просёлок, или, как здесь говорят, путинок. Хотелось приглядеться к знакомым местам.

За хутором Мокрый Верх блеснула посеребрённая излучина Лучесы. и доски ветхого наплавного моста гулко запрыгали под колесами.

Вторая с краю изба, знакомая изба с крутыми скатами крыши. Стреха, или, как здесь её называют, запесошница, сильно выдаётся вперёд.

Увидев в дверях Позднышева, бабка Василиса остолбенела, потом вскрикнула: «Вася, майор!» и собралась было броситься к нему, но в этот момент узнала, несмотря на штатское. Лугового, едва успела воскликнуть: «Майор Алеша!», как окончательно растерялась при виде подоспевшего Антона Ивановича.