В гольцах светает

Хорошо им вместе. Всегда хорошо. Они рядом провели свою недолгую жизнь, как два полевых цветка, деля жгучее дыхание солнца, оброненную тучей влагу и напористые нападки ветра. Юрты их отцов зимой и летом почти рядом. Они целыми днями рыскали по тайге, карабкались на сопки, взбирались на деревья, выслеживали зверушек, собирали ягоды и пасли оленей. Солнце, принося в тайгу летний или зимний день, заставало их вместе. Теперь они уже шестнадцатый раз встречают дни зелени и цветов. Время начинать самостоятельную жизнь.

Да, шестнадцатая весна — птицы должны иметь свое гнездо! — так сказал отец Урен. Дуванча и сейчас слышит его слова. Слышит так, если бы сидел с ним в одной юрте. Сердце его ликует, но в нем есть место и грусти. Поэтому и тоскует его песня...

Герасим лежал на спине, подложив руки под голову, смотрел в небо. Песня охотника тревожила, ворошила пережитое. Вспомнился прииск, дом управляющего и, как роза среди бурьяна, Лиза. Тонюсенькая, голубоглазая Елизавета Степановна. Она впорхнула в его обветренное, зачерствевшее сердце, как утренний луч в темную комнату. Ему и сейчас нестерпимо захотелось взглянуть на нее, услышать ее голос. Герасим даже потихоньку ругнулся.

— И все эта песня. Бередит душу... И у этого парня заноза на сердце, — вдруг догадался Герасим, — Ишь тоскует...

Видно, он высказал свои мысли вслух, Дуванча очнулся, отложил лук.

— Анугли, — ответил он, по-своему поняв его слова.

— Угли. Лизавета, — пробормотал Герасим, засыпая. Он еще успел заметить, как пышными хлопьями повалил снег, мягко опускаясь на голову и плечи безмолвного охотника. Последней его заботой была золотая гора: «Не запогодило бы, скроет...»

2

Ночь прошла в тревоге. Вычелан вел себя как никогда беспокойно. То вскакивал, щетиня загривок, рычал, то, нетерпеливо взвизгивая, кидался вниз по узкой расщелине ключа, возвращался.

Урен не смыкала глаз. Обняв колени и положив на них голову, задумчиво смотрела на костер. Пламя мигало далекими звездочками в темноте ночи и отражалось в широко раскрытых глазах девушки. Неподвижное смуглое лицо Урен выражало нежную грусть и скрытую в глубине сердца радость.

Казалось, вот-вот взметнутся брови, дрогнут припухлые губы — и раскрывшимся цветком засияет улыбка...

Когда Вычелан начал особенно беспокоиться, тревога передавалась и девушке. Она вставала, рассыпая рой мохнатых снежинок, которые успели пригнездиться на куртке, шапке, на косах; брала в руки свою почти новенькую пистонку с коротким стволом и ступала в темноту. Мир, очерченный слепящим светом костра, расширялся. В снежном мраке обозначался тесный прогал ручья среди сопок, проступали деревья. Урен долго стояла на льду, всматриваясь и вслушиваясь в тайгу. Но тайга молчала. Грустную тишину лишь нарушал Вычелан. Сдержанно рыча, он метался среди деревьев... Раз на рассвете Урен почудилось, что где-то в низовьях ключа блеснул огонек. Одинокий, слабый, он вспыхнул и потух. Сердце Урен замерло. Она вся напряглась, застыла. Вот огонек вспыхнул снова, замерцал тусклым холодным светом. Вот рядом вспыхнул другой, третий. Урен разочарованно вздохнула: обыкновенные звездочки! Просто разъяснивает, а ей-то почудилось...

Что? Костер в тайге. А у костра — он. Почему обязательно там должен быть Дуванча, а не другой охотник? Урен улыбнулась и, окликнув собаку, вернулась к костру.

Вычелан еще долго не мог успокоиться. Он был какой-то колючий, ершистый. Он неохотно принимал ласку хозяйки, которая гладила его загривок и мягко упрекала:

— Ой, Вычелан, ты всю ночь прыгал и сердился. Ты вел себя, как листок осеннего дерева во время ветра. Ты и сейчас не хочешь смотреть в мои глаза. Зачем, Вычелан, на твоем сердце зло? Ты видишь, я не сержусь на тебя. А ведь ты забыл, зачем мы здесь. Тот пушистый, спрятавшись в старом дереве, пожалуй, смеялся над прыгающим Вычеланом. А потом он, наверное, помахал тебе хвостом и побежал своей тропой. Что мы принесем в свою юрту?!

Вычелан не разделял забот своей хозяйки. Он забыл о соболе, затаившемся в дупле старого дерева, и об охоте вообще. Лишь мимолетным взглядом он удостоил дряхлое, с обломанной макушкой и изрешеченное дятлами дерево, сиротливо торчащее среди полных сил и жизни собратьев. Для него уже не существовал этот маленький хищник. А ведь почти целый день он гнал его по тайге, распутывал всевозможные уловки, разыскивал след, когда тот шел воздухом — с ветки на ветку, с дерева на дерево. Так они очутились в этом глухом распадке, у незнакомого ручья. До самого вечера он не отходил от дуплистого пня, кидаясь на него, рвал зубами и когтями, призывая хозяйку громким лаем. Закатилось солнце, стемнело, соболь не высовывал носа. Но вдруг на Вычелана напало непонятное беспокойство, и он покинул свой пост у дупла... Может, поблизости бродил зверь или ночевал охотник?

— Кто здесь, Вычелан? — допытывалась Урен, ловя себя на том, что разговором хочет рассеять смутную тревогу. — Кого слышат твои уши? Ой, не сына Луксана ли?..

Казалось, Вычелан только и ждал этого вопроса. Он живо поднял голову с теплых колен хозяйки, лизнул в щеку, заскулил.

— Ой, Вычелан...

Урен порывисто поднялась, поправила пушистые волосы, вылезшие из-под беличьей шапки, перебросила на грудь тяжелые косы, потеребила помятые ленточки и снова перекинула их за спину. Поймав взгляд Вычелана, который как бы говорил: «Ой, хозяйка, вместо того чтобы хватать ружье и бежать моим следом, ты любуешься своими черными хвостами», Урен улыбнулась:

— Не торопи свои ноги, Вычелан. Сопки еще во власти сна, и солнце не скоро поднимет полог дня. Не торопись, Вычелан...

Взволнованная, Урен присела на валежину. Пес нехотя вернулся к костру и сердито ткнулся мордой в ее колени.

— Ну, что, Вычелан? — тормошила его Урен. — Что слышат твои уши? Он идет в юрту? Да?

Вычелан скулил, вертел головой, вырывался.

— Разве Вычелан не умеет ждать? Ты видишь, я жду. Когда солнце проложит первую тропку над тайгой, мы пойдем встречать его.

Урен медленно осматривается вокруг, точно приветствуя тайгу, стряхивающую со своих плеч паутину сумерек, небо, роняющее последние хлопья. Она подставляет щеку — и робкая снежинка щекочет кожу...

Урен пела. Среди просыпающейся тайги звенел ее голос. Сперва тихий, грустный, как голос закованного льдом ручейка. Но вот он становится громче. Вот вырывается проталинкой, журчит, звенит под весенним солнцем...

Из-за сопок брызнули алые лучи. Урен встала.

— Солнце стелет след над сопками. Пошли, Вычелан!

Пес со всех ног бросился вперед, утопая в облаках снега. Урен на секунду задерживается у дуплистого кедра. На свежем снегу темнеют аккуратные, спаренные наискосок следы-пятачки. Стежка уходит в глубину темного распадка. Урен бросает взгляд на дерево, на блестящие, иссиня-черные ворсинки, оставленные соболем на коре, на обитый лапами снег. Соболь заслуживает того, чтобы гнаться за ним день, два, неделю, только не сейчас... Урен без сожаления уходит от совсем свежего следа зверька, который отнял у нее почти сутки.