Дом и дорога

Лежа на спине с открытыми глазами, он старался не вспоминать ни о Лене, ни о сегодняшнем бое. Он стал думать о подводной охоте, о следах в школьном саду, о том, как летом поедет к морю. Он долго не мог уснуть и успел передумать обо всем. А когда неожиданно приходила мысль о ней, сердце начинало бешено колотиться и по лицу разливался жар.

Игорь сначала думал, что этих мальчишек из сборной гороно перехвалили, однако они и в самом деле оказались грамотными бойцами. Ему нравилось драться с ними. Но теперь, разминаясь перед боем и ощущая сильные и злые удары по чаше гарды, он недоумевал, откуда в мальчишке злость, и, убедившись, что никакого удовольствия от боя на сей раз не получит, сразу почувствовал, как устал за день. Он снял маску.

— Бой до трех ударов — и кончаем.

Партнер в ответ поднял левую руку с сильно разведенными пальцами. Игоря забавляло молчаливое упорство, с каким мальчишка дрался, и особенно эти пять растопыренных пальцев — требование вести бой до пяти ударов. Они вечно клянчили: «Еще бой, Игорь Сергеевич».

Они встали в стойку. Мальчишка нападал, продолжая рубить сильно и бестолково, в каком-то непонятном ожесточении. Игорь только защищался и, отступая, применял удары в темп. Он надеялся, что противник его поостынет, но тот не переставал нападать. Мальчишка был одним из лучших в команде. Двигался он красиво, удары его всегда были четкими, а защиты отработаны и экономны. Сейчас Игорь не узнавал его.

Внезапно атаки прекратились. Мальчишка стоял в боевой позиции с опущенной рукой, и хотя во всей его позе был написан вызов, Игорь видел, как устал его противник: Мышцы плеча у него должны сейчас болеть. Режущие удары были слишком глубокие, и мальчишка не успевал брать защиту, а когда рубил из нижней позиции, сам получал по спине. Игорь хорошо видел все ошибки: и недопустимо большие замахи, и то, как он держал теперь саблю. «Ты чем-то расстроен, братец, и вся твоя техника пошла прахом», — подумал он, но, получив удар в контртемп, растерялся.

Мальчишка, оказывается, все видел и все помнил. Он двигался с опущенной и взятой на себя рукой. Совершенно непроизвольно, привычным движением Игорь стал рубить по голове, но в тот же миг сам получил удар. Его рубили согласно наставлениям: по руке снаружи. Удар был сильней обычного. Под маской противника, в тени густой проволочной сетки Игорь заметил улыбку. «Решил меня поколотить? Ну-ну...» Игорь стал внимательнее защищаться, дрался спокойно и даже иногда позволял себе не отвечать на атаки.

Мальчишку это злило еще больше. Его удары теперь не достигали цели, он оказался бессильным перед глухими защитами своего холодного и расчетливого противника. Не ощущая ничего, кроме ненависти, мальчишка сделал длинный выпад, стремительно бросив тело вперед и вложив в бросок всю злость и все оставшиеся у него силы. В том месте, где спина не была прикрыта ватником, он почувствовал ожог. Удар был последним. Бросив саблю, мальчишка покинул дорожку. Он еле держался на ногах.

Игорь долго смотрел на него. Драться ему больше не хотелось.

— Все, — сказал он парням, толпившимся на дорожке, — все на сегодня. Конец.

Он опустился на гимнастическую скамью и вытянул ноги. Подошла Лена.

— Нет, Лена, сегодня мы никуда не пойдем. — Он сидел с полотенцем на коленях и укладывал в мешок оружие, маску, перчатки. — И завтра и послезавтра... На днях возвращается ваш тренер... — Игорь поднялся. — До свидания, Лена, будь умницей.

Игорь открыл дверь на улицу и остановился. Прохожие спешили, подняв воротники, и лишь один, уже заваленный снегом, в длинном, не по моде пальто и с туго набитым портфелем, шел медленно, не обращая внимания на снегопад.

Игорь незаметно подошел к приятелю и, наклонившись у него над самым ухом, тихо спросил:

— Ты не спишь, Бугров?

— Не сплю, — вздохнул тот. — Я думаю. — Бугров поднял бледное, слегка оплывшее лицо и поморщился. — Ты с тренировки?

— Да... Как у тебя?

— Ничего. Пять часов высидел в лаборатории. Духота, жарища — мрачное дело.

— Учись, Бугров: Наука сокращает нам опыты быстротекущей жизни.

— Она сокращает быстротекущую жизнь. Вот что я тебе скажу. Кстати, вчера опробовали новую машину.

— Какую машину?

— Откуда я знаю... Это ведь тебе надо что-то считать.

— Ладно, опробовали...

Некоторое время друзья шли молча. Потом заговорил Игорь:

— Странная штука, Валя. Я вдруг стал замечать возраст. Устаю... Да и другие тоже. Помнишь Маркова?

— Помню. Шумный такой. Должен мне пять рублей.

— Вот-вот. Шумный. Он был вынослив, как лошадь. А сейчас приходит в раздевалку и долго сидит, отходит. Старая гвардия... Я после тренировки совершенно разбит. Горит во рту и страшно хочется пить. С завистью гляжу на мальчишек. Они прямо в тренировочных костюмах врываются в буфет и поедают там все, как саранча. Какие-нибудь котлеты с грибным салатом, чай с черствым кексом. Выкуривают по сигарете на двоих и готовы драться до полуночи. Знаешь, о чем я думаю, глядя на них?

— Что курить бы им не следовало. Так, наверное? Слушай, — неожиданно сказал Бугров, — пошли, Гага, перекусим. — Он похлопал по портфелю. — Тут полно еды.

Нарядное общежитие напоминало теплоход: во всех его окнах горел свет. Игорь рассмеялся.

— Грызут науку.

— Грызут, чем еще заниматься?

Они прошли в конец длинного коридора, где располагались комнаты для семейных. Бугров легонько постучал в дверь и, не дождавшись ответа, полез за ключом.

— Где Вера?

— Не знаю. Семинар какой-нибудь.

Бугров гремел посудой, открывал банки и коробки, а Игорь сидел за столом, заваленным книгами, техническими журналами, схемами, узкими полосками исписанной бумаги, и с грустью смотрел на эти свидетельства чужой работы.

— Как диплом, Валя? Много написал?

— Нет. Пока все вычеркиваю.

Бугров появился с дымящейся кастрюлей.

— Я обнаружил тертый сыр. Посыпь им пельмени. Так, выяснилось, тоже едят. Вот огурцы.

Потом Бугров поставил чайник и вернулся из кухни уже с папиросой в зубах. Он протер очки и сел на кровать.

— Прекрасный аппарат, Гага, эта новая машина, интегральные микросхемы, то, се... Вам теперь легко будет контролировать вычисления и сортировать данные. Ты бы сходил к старику. У него сейчас хорошее настроение.

— Оно испортится, как только я покажусь на кафедре. Не понимаю я старика, Бугров. Не понимаю, не хочу с ним работать. Придется все переиграть.

— Напрасно, Гага. Как-то мы разговорились с ним о твоей теме. Это любопытно, сказал он, но не все факты, с которыми собирается работать ваш друг, экспериментально установлены. Это, мол, пока заклинания, слова... Ну и эта его любимая присказка: оно, конечно, сказать все можно, а ты поди демонстрируй. Он хочет, чтобы ты решил для начала несколько частных задач. Я думаю, ты сходишь к нему. Все образуется. Пей чай... Между прочим, как твой роман с той школьницей? Ты ведь в прошлый раз так и не успел мне ничего рассказать.

Игорь нахмурился.

— Это не роман, Бугров.

— Ну, ну...

Игорь сидел, обхватив ладонями стакан с остывшим чаем.

— Я тут вторую неделю занимаюсь со школьниками, замещаю тренера. Он на соревнованиях. Помощник главного судьи на первенстве Союза... Есть там у них Леночка Зорина. Очень милая. Фехтовальщица, впрочем, никакая. Звонит однажды. То да се, а потом: Игорь Сергеевич, вы мне нравитесь. Да-а... Обычная, в общем, история детской влюбленности. Сам когда-то был без ума от учительницы географии. Встретились, значит, погуляли, зашли погреться на телеграф. Я ей толкую про учебу, про общие интересы, которых у нас быть не может. Только чувствую, как-то деревянно все получается. Пройдет, бубню, надо учиться, ну и все такое. А она и слышать ничего не хочет. Расплакалась... Что делать в таких ситуациях? Песталоцци почитать, что ли?

— Ей было пятнадцать лет, но по стуку сердца невестой быть мне могла, — прочитал Бугров с воодушевлением. — Акселерация. Растут как на дрожжах. — Он снова закурил. — Я тут нашел у Веры немецкую книжку. Старье какое-то. Так вот, там написано, что юность женщины — это эпоха бури и натиска.