Из моих летописей

Но лишь борзятник крикнул: «Ту его!» — как Полет мгновенно пометил цвёлого русака, беловатым комком летевшего по озими. Со всех ног рванулся он впоперечь. Русак несся во всю мочь, круто заворачивая влево, но борзой настигал…

Иван бежал по полю за травлей, забыв на радостях про висевший на боку немецкий полевой бинокль (единственный свой трофей).

Как это всегда бывает, когда борзая достает зверя, наступил тот непередаваемый, неуловимый момент, в который приближение собаки становится для него невыносимо страшным. Зверь неизбежно должен сделать что-то, чтобы избавиться от того страшного, что нависло над ним. Это «что-то» и есть мгновенная более или менее крутая перемена зверем направления бега от легкого «повиха» до поворота назад, то есть, на языке борзятников, угонка.

Заяц метнулся влево под прямым углом, и черный преследователь пронесся мимо, но справился он так быстро, что русак не оторвался более чем на двадцать метров. Кобель опять навис над зайцем, молниеносным броском покрыл просвет между собою и зверем — и потащил…

Немногие борзые ловят в одиночку, без хотя бы туповатого помощника, а Полет заловил крупного русака так просто, словно это ему ничего не стоило.

Иван был в восторге. Сел он на рубеж, закурил. Полет лег, отдышался. Подвязал охотник добычу на ремешок, закинул за спину. Еще веселее стало идти. Большая радость далась солдату!

В самом конце озимого поля, неблизко от охотника и собаки поднялся второй русак. Черным вихрем рванулся за ним Полет, а заяц за краем зеленей кинулся в такой густой бурьян, что кобель лишь по какой-то удивительной догадке, встречающейся у борзых, не потерял направление. Но резвости все же поубавил.

Иван жадно следил в бинокль, как русак светлым пятном выскочил на чистое и успел порядочно оторваться от бурьянов, когда показался из них Полет и, взяв зверя на глазок, наддал, как только мог.

Заяц тем временем добрался до дороги и покатил по гладко наезженной, подмороженной колее.

Но и тут хортый не уступил, и просвет между ним и зайцем быстро уменьшался. Русак вильнул в полосу убранного подсолнуха и скрылся в будыльях… «Ох, напорется кобель!» — испугался Иван, но тут же увидел, что в будыльях черное остановилось, а затем Полет повернул и разочарованной рысцой побежал назад, к охотнику.

Русак ушел, но разве без этого бывает охота? И в этот раз Полет скакал на диво. Приласкал его Иван, отдохнули — и домой. Хватит.

Привел Чернов собаку Ольге и русака ей подарил, как ни отказывалась. Расхвалил ей Полета — чудо, а не собака! А сам думал: «Эх, Ольга, ты, Ольга! Вдова ты горькая!.. А и сам-то я разве не горький?..»

Глядел на строгие глаза и знал: «Не посватаешься. Ждет. Как осмелиться правду ей выложить?»

…И еще, и еще травил он с Полетом. Сильный хоряк вошел в работу и мог выдерживать охоту целыми днями. Похудел, конечно, черные мяса так и бугрились под кожей, что из железа кованые. Стали перепадать пороши, а по белой тропе травля еще красивей…

Каждый раз, когда заходил к Ольге, Иван все больше заглядывался на нее, и дома с Валей заговаривал: хорошая, мол, женщина! А дочка отмалчивалась, понимала (шила в мешке не утаишь).

Пятого декабря, в третью годовщину последней охоты с другом Дмитрием, Иван отправился подальше — на Телегинские поля. Километров десять проехали они с Полетом на попутной машине да еще пять отшагали дорогой и свернули в поле, где под ровной белизной лежала озимь. Вот и малик. Крупный след потянулся на стерню с озими, с зелено темневших в снегу разрытых пятен — русачьих жировок.

Дошли до двойки… вот сметка… снова двойка… Заяц где-то близко… Лишь бы не удрал спать вон в ту балку с кустами, там побудится — не увидишь!

Русак поднялся в кочках, всего шагах в двадцати от борзятника… «Ту его!..» Полет увидел зайца с другого берега лощинки. Пока пересекал ее, зверь мчался уже в сотне метров и стегал по залежи, мелькая меж полынков и кустиков бурьяна. Резвый кобель скакал со всем пылом, но ясно было, что ему не успеть взять русака до заросшего кустами отвертка… Так и есть! Русак исчез, когда Полет уже готов был дать ему угонку Скрылась в овражке и фигура борзого.

Иван заторопился туда и на бегу увидел, как черный кобель появился за овражком, резко выделяясь на пелене снега. Не видя там русака, Полет вернулся назад, в овражек.

В этот момент охотник приостановился и, приложив к глазам бинокль, увидел прежде всего большую серую овчарку, как будто гнавшуюся за Полетом. Черное и серое скрылись в кустах овражка… Погрызутся!

Иван побежал во всю мочь, размахивая единственной рукой с зажатым в кулаке биноклем. Он уже подбегал к месту, где должен был выскочить из кустов Полет, и вдруг услышал в чаще грызню и страшный, ревущий визг собаки… Задыхаясь от бега, Иван достиг края и сквозь голый прутняк увидел, как огромная овчарка треплет что-то черное… Полета!.. Волк!..

Борзятник рвался сквозь густые кусты, едва продвигаясь вперед и крича:

— Полет! Полет! Полет!..

Волк, схватив слабо дергавшееся тело за шею, пятясь, тянул Полета сквозь кусты. Но человек был уже рядом, в бок зверя ударило что-то блестящее (Иван швырнул в него биноклем), и, бросив добычу, волк пропал в кустах.

От страшного напряжения у Ивана неистово колотилось сердце, подкашивались ноги. Едва добравшись до черного, он повалился на окровавленный снег… Иван лежал ничком, почти потеряв сознание, дышал, дышал, уткнувшись в рукав единственной руки… Когда пришел в себя, рядом увидел Полета. Дыхание собаки было прерывисто и хрипло, в широкой ране на горле пузырилась кровь… разрывы зияли на ребрах, на ляжке…

Чернов сбросил ватник, суконную гимнастерку, нижнюю рубаху… Вновь надел ватник и рукой и зубами разодрал рубашку на ленты. Долго бился, бинтуя собаку, — трудно удавалось это с одной рукой. Обмотал шею, подложив под бинт на истерзанное горло втрое сложенный рукав рубахи. Перевязал и другие раны.

Нести собаку до дому нечего было и думать. Надо хоть подтащить к дороге, видневшейся в километре. Полет еще дышал, но глаза у него закатились, и он лишь слабо поводил ногами.

Связав из обрывков рубахи большую петлю, Чернов подвел ее под перед Полета, надел лямку себе на шею и, подхватив рукой зад собаки, понес ее. Груз был тяжел, но, главное, очень неудобен. Иван вынес Полета из кустов, прошел с ним метров триста и совсем обессилел. Он положил черное тело на землю. И тут услышал гул машины на дороге со стороны Телегина. Укрыв Полета гимнастеркой, которая была сунута за пазуху, Иван пустился к грейдеру. Бежать не мог, старался хоть идти побыстрее.

Когда из-за бугра показалась полуторка, он все же побежал, махая шапкой:

— Стой! Стой!

На порожней машине ехал шофер, хромой Петя, свой, покровский. Он узнал Чернова, остановился. Иван, подойдя к машине едва мог выговорить:

— Полета… Волк…

Полем подъехали к Полету. Он уже не дышал. Но не бросить же его здесь волку! Положили в кузов. Туда взобрался и Иван. Всю дорогу до самого Покровского он сидел в оцепенении, машинально придерживая Полета, чтобы его не кидало и не било на неровностях пути. В своем отчаянии он едва мог подумать: что же теперь сказать Ольге? Разве уверишь, что не виноват?

Мучительно старался Чернов собраться с мыслями, что-то решить, но ничего, ничего не выходило…

Слезы текли по лицу, он не вытирал их, не замечал…

В селе — прямо к Романовскому дому. Сняли труп, положили у крыльца.

— Спасибо, Петя! Извини — измарал тебе машину кровью!

— Да что ты, дядя Иван! Такое дело, а ты извиняешься! Отмоется!

Машина уехала, а Иван стоял над мертвой собакой и никак не мог заставить себя войти в дом.

На крыльцо вышла Ольга поглядеть, что за машина остановилась? Увидела Ивана, сгорбленного, понуро стоящего над Полетом, обмотанным кровавыми тряпками…

— Ой! Что это? Что это? Под машину попал? — она подбежала, упала на колени около собаки:

— Полетушка! Полетушка!.. — Она гладила короткую черную шерсть, пачкая руку в крови… И вдруг поняла: мертвый!