Каменный пояс, 1978

Разговор на разные темы, начатый Журавлевым, в этот вечер продолжился у старого колхозного клуба, закрытого на ремонт по причине ветхости. По соседству с доской Почета (открывает ее портрет Наташи, замыкает Федор, попавший сюда по настоянию Журавлева за работу на ремонте техники) на штабеле досок рядком сидят Андрюшка, Федор, Антон и Сашка. Антон нехотя дергает струны гитары, извлекая протяжные и заунывные звуки. Одним словом, нагоняет тоску. Да и остальным после душеспасительной беседы с Журавлевым немного не по себе.

Иван Михайлович никого и никак не упрекнул, будто ничего существенного не произошло в Заячьем логу. Ни с того, ни с сего принялся вдруг рассказывать, как жилось-работалось трактористам-малолеткам в долгие военные лета и зимы. Как изводила проклятая и частая перетяжка подшипников у «колесника», как артелью дергали веревку, чтобы завести мотор, как каждый выращенный колос приравнивался к патрону… А ранней весной сорок третьего года подошел Журавлеву черед собирать дорожную котомку. Захлебным воем проводила деревня почти что последних недоспелых еще мужичков, а к июлю был готов новоявленный солдат к смертному бою и принял его у суходольной речушки в Курской стороне…

Рассказав все это, Журавлев поднялся и ушел, оставив ребят думать, сопоставлять и делать выводы. Они посидели под журавлевскими березками и молча разошлись, каждый поняв звеньевого по-своему. Антон решил, что вся эта давнишняя история адресована лично ему, и Журавлев совсем не случайно много раз упоминал о бескорыстии тех военных трактористов. Дома Антон из-за пустяка поцапался с отцом, накричал на мать и убежал с гитарой-семистрункой под старые стены клуба. Теперь вот сидит и — брень-брень-брень.

— Сыграл бы что путное, — просит Федор.

— Русскую народную? На полверсты куплет? Старо это, Федя. Нынче скорость миром командует, один ты — замедленного действия.

— Да пошел ты! — лениво ворчит Федор.

— Лучше сам иди. Сел бы под свой портретик — красиво будет и от меня подальше… А что, братцы? — оживился Антон. — Не употребить ли чего, а? Помянем премию, царствие ей небесное… Нет, чуяло мое сердце, что намаюсь я в этом звене! Ничего, братцы мои, путного не получилось и не получится. Игра придумана хорошая, да игроки не те попались. Ты, Андрюха, не косороться. Батя твой решил характер показать, а люди страдают.

— Это кто ж такой страдатель? — насмешливо спросил Сашка.

В принципе он тоже не против получить шальную денежку, но его насторожило поведение Журавлева в поле. За просто так, прихоти ради, догадывается Сашка, Иван Михайлович не стал бы кидаться на председателя.

— Если конкретно, то я страдаю, — уточнил Антон. — Мне на дорогу деньги нужны. Если раздумал ехать, так и скажи и не морочь мне голову. Один не заблужусь. Бестолочи вы! Фигуры из себя строите, а как Кузин сказал, так оно и будет, хоть вы на луну запрыгните. Нет, узнает кто — со смеху помрет! Им деньги протягивают, а они нос воротят. Гордые ужасно, совестливые!

— Ну, пошло… Теперь на всю ночь, — Федор выдает слова по одному, будто ощупью достает их из мешка, разглядывает на свету — ладно ли — и только потом пристраивает к сказанному. — Если что… Соберем тебе на дорогу, не помрешь с голоду. А Журавлева не трогай, раз понятия нет.

— Хочу и трогаю! Я не как некоторые. Подумаешь — Заячий лог! Свет клином сошелся!

— Я в книжке одной читал, — начал пояснять Федор, — как каплей воды можно проверить драгоценный камень. Настоящий он или стекляшка… Наш лог — такая же капля. Только человек проверяется.

Федор точно определил суть конфликта: в споре о сроке сева проявились разные понимания крестьянского труда, отношения человека к земле. Антон не уловил эту тонкость и теперь бесится.

— Значит, проверочка? — переспросил он. — Согласен, проверять надо, но зачем так много и так долго? Меня с малых лет все испытывают и проверяют. В школе я терпел, там деваться некуда. Думал, ладно, потом буду сам себе хозяин, что хочу, то делаю. А что получилось из моих ожиданий? Армия получилась. Тут опять деваться некуда, тут сплошной приказ и руки по швам. Но теперь-то? Теперь-то почему меня не спрашивают, что я сам про себя думаю, сам я чего хочу. Пусть спросят. Может, я смолчу, но буду знать: вот же интересуются, считают меня самостоятельным… Я до армии эти стены подпирал и теперь. Вечно ведь так не может быть, в других же местах уже не поймешь, город это или деревня. А у нас?

— Ты того… Короче и яснее, — попросил Федор, удивленный смятением Антона, которому всегда и все было понятно.

— Не бойся, Федя, не заговариваюсь… Как же насчет пузырька? Дежурка еще открыта, я обеспечу доставку. Тебе, Андрюха, не предлагаю, тебе нельзя. Папа заругает: нехорошо, скажет, водку пить, это яд.

— Да кончай ты ради бога! — не выдержал Сашка.

— Не желаете, так я пошел. Авось встретится добрая душа, составит компанию.

Подхватив гитару, Антон ушел. Через минуту поднялся и Сашка. У них уж так: куда иголка, туда и нитка.

— Чего он на тебя? — спросил Андрюшка Федора.

— Ерунда! — протянул тот. — Не люблю я языком чесать. Когда молчишь — спокойнее…

Федор опять надолго стих, прислушиваясь к вечерним звукам деревни. По большаку, разрезая темень длинными лучами фар, прошел молоковоз с вечерней дойкой. Лениво, скорее для порядка изредка взбрехивают собаки. С криком «Ласка, Ласка!» кто-то бродит за огородами, разыскивая теленка. Весенняя земля остро пахнет сыростью, прелью, первой зеленью…

Федор Коровин счастливо избежал маяты, которая терзает сейчас Антона. Деревенский настрой жизни принят Федором без всяких оговорок, таким, каков он есть. Свое будущее Федор видит ясно и далеко вперед. Еще с год походить в холостых, потом жениться, устраивать свой дом, заводить, как у других, свое хозяйство, растить детей. Лучше, если их будет несколько, один за другим, без большого разрыва. Тогда семья получится дружная. Сам он будет работать на тракторе, каждый год повторяя одно и тоже: пахать, сеять, убирать. И у него со временем, как у Ивана Михайловича, появится своя боль за Журавли и людей, живущих здесь…

Из темноты появился Сергей. Теплый вечер и его вытолкнул за порог.

— Вижу, охрана клуба на месте, — заговорил он. — О чем толкуете, мужички?

— Про всякую ерунду, — ответил Федор, а Андрюшка добавил:

— Федя пришел к выводу, что надо стремиться к покою. Если меня не трогают, то хорошо.

— Чего, чего? — возмутился Федор. — Это когда я говорил?

— Говорить не говорил, а думал.

— И в мыслях не было!

— Извечная проблема, — усмехнулся Сергей. Он подсел к ребятам, вытянул натруженные за день ноги. — Еще год назад я сам как думал. Вот прибился к спокойному берегу, есть у меня одна печаль-забота. Хлебная. Другое пускай другие делают. Но не получается, да и не может быть такого. Всегда надо брать на себя чуть больше, чем хотелось бы.

— Осуждаешь серединочку? — Федор пытливо смотрит на Сергея. — А сам-то нынче тоже… Со стороны хорошо видать было.

Сергей смутился. Скандал в Заячьем логу, можно сказать, целиком получился по его вине, как агронома. Еще до Журавлева и Кузина ему полагалось проверить поле и определиться твердо, а не мямлить что-то половинчатое.

— Поля еще плохо знаю, — ответил он Федору.

— А зачем же учился? — допытывается тот.

— Вот это уже интересно! — удивился Сергей. — Сегодня меня целый день пытают: зачем я учился и чему научился.

— Правильно делают,- — заметил Андрюшка. — Раз возникли подозрения, их надо немедленно проверить… А кого это земля плохо держит? Посмотрите на это явление!

Явлением был Григорий Козелков. Земля действительно плохо держала его, раскачивала, и он, то и дело припадая к забору, бормотал, едва ворочая языком:

— Откровенно выражаясь, последняя новость… Журавлев самый… Теперь уже не звеньевой… Вопрос решен… Захар Петрович не уважает… Я не уважаю…

— Чего мелешь? — закричал на Козелкова Сергей. — Рехнулся с перепою? Чертей уже видишь?