Лишь памятью коснусь

Варткес Тевекелян

Лишь памятью коснусь

В те годы бурного роста промышленности работников часто перебрасывали с одного места на другое, чтобы хочь как-нибудь заполнить образовавшуюся то там, то здесь брешь, – кадры готовить не успевали. Люди подчинялись приказам, думая – значит, так надо, и порою брались за такие дела, о которых имели весьма отдаленное представление. Этот порядок не миновал и меня.

Я родился в семье текстильщиков, отец был красильщиком, мать ткачихой, родители мои, будучи сами малограмотными, хотели, чтобы их единственный сын получил образование и вышел в люди. Отказывая себе во всем, они определили меня в реальное училище. По этому поводу много судачили в фабричных казармах, рабочие осуждали поступок моих родителей, говоря, что фабричному человеку не пристало учить детей в гимназиях и реальных училищах, лезть в бары.

Учиться в реальном училище мне пришлось недолго, началась война, отца мобилизовали в армию и отправили на фронт защищать веру, царя и отечество. Платить за учение из заработка матери и думать было нечего, мне пришлось уйти из третьего класса реального училища и поступить на фабрику красильщиком, вместо отца.

Потом жизнь пошла с головокружительной быстротой: революция, гражданская война, фронт, ранение, госпиталь и опять фронт.

Должен признаться, что за эти годы, куда бы ни забрасывала меня судьба, я не переставал мечтать об учебе, хотелось получить гуманитарное образование. В этом, видимо, сыграло определенную роль то обстоятельство, что в армии я был политработником и демобилизовался в звании комиссара стрелкового полка.

Мечта моя сбылась, и я окончил Коммунистический университет имени Свердлова, а после этого сменил множество профессий: был штатным пропагандистом, лектором, руководил домом партийного просвещения, даже дипломатом стал, работал советником нашего посольства в одной восточной стране. По возвращении домой заведовал оргинструкторским отделом райкома партии.

Признаюсь, я был доволен своей судьбой, работа у меня была интересная, разнообразная. К тому времени завел семью, и по случаю рождения ребенка дали мне двухкомнатную квартиру, взял к себе мать (отец так и не вернулся с фронта) и усердно готовился к поступлению в Институт красной профессуры.

Однако, как говорится, человек полагает, а ЦК располагает; вместо Института красной профессуры я очутился на хозяйственной работе. Меня мобилизовали и в числе десяти партийных работников направили в распоряжение наркома тяжелой промышленности товарища Серго Орджоникидзе.

Нарком принял нас в своем небольшом и очень скромном кабинете на пятом этаже. Он беседовал с нами как со старыми знакомыми, откровенно и задушевно, и мы сразу почувствовали себя свободно. До этой встречи я знал Орджоникидзе только по портретам, а тут передо мной сидел живой Серго, простой и доброжелательный. Потом Серго сам зачитал приказ о нашем назначении на работу в системе Наркомата тяжелой промышленности. Меня назначили заместителем по общим вопросам начальника одного крупного главка. Пока Серго зачитывал приказ, у меня голова пошла кругом. Я – и хозяйственник!

Когда все вышли из кабинета, я улучил минуту и обратился к наркому:

– Товарищ Серго, я гуманитарий и о хозяйственной работе не имею ни малейшего представления, боюсь, что произошла ошибка, на этой новой работе я провалюсь и подведу вас. Освободите меня, прошу вас.

Серго не рассердился, как я опасался. Он насмешливо оглядел меня с ног до головы и сказал:

– Нужно справиться… Да, нужно. К сожалению, у нас нет готовых кадров и по щучьему велению они не явятся. Понимаю, тяжело, и не только вам одному. До нас еще никто не занимался тем, чем занимаемся мы. Строим и учимся на ходу, иногда ошибаемся. Говорите, вы гуманитарий. Что ж, это хорошо, значит, в политике хорошо разбираетесь, меньше ошибаться будете. – Серго умолк и, глядя в окно, задумался. После непродолжительной паузы повернулся ко мне и продолжал своим приятным акцентом. – А вы знаете, кто я по специальности? Фельдшер, понимаете, фельдшер, к тому же лошадиный, иначе – ветеринар. Вместо того чтобы лечить животных, приходится руководить такой махиной. – Серго показал на большую карту, висящую на противоположной стене, где были отмечены предприятия тяжелой индустрии и стройки – заводы, шахты, обогатительные фабрики и многое другое. – Ничего не поделаешь, надо, партия поручила. Мне тоже тяжело, еще как! Но я стараюсь изо всех сил, постарайтесь и вы.

Поняв, что зря затеял этот разговор, я, понурив голову, ушел от наркома.

Главк, где мне предстояло работать, оказался огромным, отделения и филиалы во всех союзных и автономных республиках, краях и областях, шестьдесят восемь действующих и двадцать три строящихся предприятия в разных концах страны. Огромный аппарат, свыше ста высококвалифицированных специалистов. В общем, было от чего прийти в отчаяние.

Прежде чем приступить к работе, я долго думал над тем, как вести себя с работниками главка, которыми отныне мне предстояло руководить. Сделать вид, что все знаю, и всячески стараться скрыть свое невежество или признаться во всем и просить у них помощи? Выбрал последнее и с замирающим сердцем переступил через порог главка. Нелегко ведь признаваться в своем невежестве кому бы то ни было. А тут еще вопрос, как отнесутся подчиненные к своему ничего не знающему руководителю? Могут запросто высмеять.

Мои чистосердечные признания, видимо, произвели впечатление, и специалисты не только отнеслись ко мне доброжелательно, но взялись даже помочь: они составили график для практических занятий – три часа на неделю в главной бухгалтерии и по два часа с начальником планового отдела и трудовиком. Благо тогда были в моде ночные бдения, сидели, вернее, отсиживались в кабинетах до рассвета, независимо от того, было что делать или нет. Горит свет в окнах кабинета наркома, значит, сидит у себя начальник главка, а вдруг он понадобится наркому, за начальником главка тянется целый хвост замов, помов и прочих ответственных работников. Все бывали заняты единственной мыслью – чем бы заполнить время, пока погаснет свет в кабинете наркома, чтобы разойтись по домам. Одни читали увлекательные романы или рассказывали окружающим смешные истории, другие – любители шахмат, закрывшись на ключ, подолгу думали над ходом, спешить ведь некуда.

Вот эти часы мы и выбрали для занятий, и я постепенно научился понимать смысл специфических бухгалтерских терминов: дебет-кредит, актив-пассив, ажур и сальдо, разбираться в принципах планирования производства и нормирования труда, а спустя некоторое время свободно читал баланс.

По мере того как я осваивал дело, работы у меня прибавлялось. Теперь главный инженер главка отпихивал ко мне все, что не относилось к технике, работники аппарата обращались ко мне по всякому поводу, а у меня и без того накапливались за день ворохи всяких бумаг, требующих ответа пли подписи, а еще текущая почта, телеграммы, запросы. Мне приходилось заниматься и финансированием, и снабжением предприятий, рассматривать балансы и давать заключения к ним, подготавливать квартальные отчеты правительству, не говоря уже о бесконечных совещаниях и заседаниях, в которых нужно было участвовать.

Обычно мы устраивали перерыв от шести до восьми-девяти вечера, чтобы пообедать и немного вздремнуть, но, перегруженный работой, я почти никогда не успевал пользоваться этим перерывом. Перекусив на ходу, занимался текущими делами; приглашал к себе стенографистку и диктовал ей письма, телеграммы, ответы на многочисленные запросы (писать самому было некогда), потом связывался по селектору с предприятиями, узнавал у них ход выполнения плана или строительства, выслушивал многочисленные просьбы, главным образом по снабжению.

Бывали, конечно, и досадные случаи, когда я по незнанию попадался впросак. Однажды директор крупной стройки позвонил по телефону и попросил срочно отгрузить ему сорок тонн труб согласно заявке. Наутро я приказал начальнику отдела снабжения отправить стройке трубы, на что тот ответил, что на центральном складе имеются в наличии только чугунные трубы большого диаметра.