Вечера на укомовских столах

Николай Богданов

ВЕЧЕРА НА УКОМОВСКИХ СТОЛАХ

_{Комсомольские рассказы}

КАК НА СЪЕЗД ЕХАЛИ

— Больше всего на свете полюбили мы тогда собрания и заседания, — так начал свой рассказ Гришуков о приключениях деповских ребят в первый год революции. — Бывало, хлебом нас не корми, дай только собраться, избрать президиум, секретаря, председателя, и пошли «ставить вопросы на попа»: «Есть ли бог, а если нет, то почему?», «Что такое любовь?», «Когда будет мировая революция?» и так далее. Любой вопрос могли обсудить, по каждому высказать мнение. Свое мнение! Судьбой-то нашей, бывало, никто не интересовался, не то что мнением, а теперь мы сами судьбы решаем. Последние стали первыми.

Прежде нашего брата отовсюду в шею, а теперь мы, красная молодежь, опора будущего. Нас туда, нас сюда, нам слово дают: товарищ такой да товарищ сякой — делегат, депутат, уполномоченный. Мы ведь не сами по себе — представители. У нас свой союз есть — социалистической молодежи.

Это нам винтовки доверены Совет охранять. Мы бандитов бьем. Мы власть на местах укрепляем. И голодно и холодно бывает, и вражеская пуля стережет из-за угла. Все нипочем. Пробудились, творим историю.

И хочется нам привлечь всю молодежь, объединиться. Встрепенулись, когда услышали — собирается в Елатьме первый уездный съезд красной молодежи.

И не стало у нас другой мечты, как на съезд, на съезд!

Отцы-матери отговаривать: куда в этакую даль, мальчишки, за семь верст киселя хлебать! Чего вы там не видали? Медом, что ли, вас манят? Зимнее время, одежонка плохая, на путях банды…

Старыми понятиями иные еще живут, не знают, что для нас мед, какая одежа нам душу греет. А нам даже странно, что мы раньше без таких интересов жили. Прозябали, конечно. И как это в других странах люди без революции обходятся? Скучно там молодежи, чем дышать?

А нам — свежий ветер в лицо. Что ни день, то новое. Вот и съезд — это же праздник, всему миру свидание и великая цель. Союзов стало как грибов после революционного ливня. Тут и наш социалистический, рабочий, и ЮКи, ШТУКи, и даже СММ — союз монашеской, или монастырской, что ли, молодежи. Был и такой. Создали его послушники знаменитого Саровского монастыря. Надоело горюнам, что их святые монахи под видом послуха эксплуатируют вовсю, не соблюдая ни божеских заповедей, ни восьмичасового рабочего дня.

Всех революция пробудила, отовсюду молодые голоса. Да только звучат по-разному, не получилась бы какофония какая-нибудь. Вот и задумали мы спеться на один мотив, желательно — Третий Интернационал.

Тревожимся, как оно там произойдет, в Елатьме? Город без рабочей прослойки, гимназический. Революционных традиций нет. Недавно отличился белогвардейским восстанием. Получили указание — избрать одного делегата от пяти. Избрали. От слесарских учеников — меня, от литейной — Леньку, от паровозников — Максима и Гришку и, конечно, нашего главного говоруна Сергея Ермакова.

Делегация идейно сильная, но небольшая. Не остаться бы в меньшинстве при решении главных вопросов. И задумали мы привлечь рабочую молодежь из Еремши. Решили заехать по дороге в это заводское село да и прихватить оттуда ребят побойчей. Слыхали, там тоже социалистический союз есть.

Прибежали на постоялый двор, нашли еремшинских возчиков из артели «Красный металлист» — они для своего производства на нашей станции полосовое железо получали — и сняли перед ними шапки:

— Подвезите, дяденьки, нашу делегацию к вашим ребятам!

Посмеялись ямщики: чего это на Елатьму собрались мы через Еремшу крюк-то ведь верст пятьдесят с гаком! Ничего, для дела революции никакой гак не страшен. Когда объяснились — поняли, решили подвезти. Только на одежонку нашу посмотрели с сомнением:

— Ах, делегаты-депутаты, не поморозить бы вас, фрукты дорогие!

А потом поснимали с себя волчьи тулупы, закидали нас, укрыли, свистнули — и пошел.

Кони — битюги, гривы до пят, ход машист. Ямщики — богатыри, бороды лопатами, груди колесом. Лошадки как заржут — снег с крыш сыплется, кучера как гаркнут — двери в избах растворяются.

Что твои Заляпины: как при выезде из одного села запоют удалую, так в другом селе слышится. Отворяй, народ, околицы, кто там встречный, сворачивай! Еремшинская ямщина обозом идет. Лучше не связываться. Известно, у еремши: «Тот не коник, что избу не стронет», «Тот не ямщик, что коня на спине не утащит».

Сотни лет казенной гоньбы эти голоса ставили, веками буйна силушка ямщицкая вырабатывалась. Во времена царя Петра, когда по его указу тульские кузнецы в темниковских лесах, на болотных рудах железодельные заводы поставили, из отставных драгун погорластей приписаны были к ним ямщики. Чтобы они то царево железо для ядер и пушек, для ружей и якорей из темных лесов на светлые реки без устали мчали.

И велено было, дабы не блазнить лесных татей, иметь езду не тихую, по обычаю купцов, которые едут с товаром, хоронясь, а громкую, с бубенцами, колокольцами, глухарями. А ямщина добавила: с песней. Чтобы никакие разбойнички и с начальством не путали, заслышав удалой, раздольный напев.

Вот мы с какими потомками на первый наш съезд поехали. С такими не пропадешь.

На постоялом дворе, во время дневки, вынули нас из тулупов, бережно, как стеклянных. Усадили с собой за стол. Все ямщики достали из плетеных кошелей по краюхе хлеба, по луковице. У каждого оказалась деревянная ложка, завернутая в вышитое полотенце. Старшой, сивый старичина с красным обветренным лицом, достал большую деревянную чашку.

Ямщики накрошили в нее хлеба, нарезали лука, а старшой вылил в окрошку штоф водки и, перетряхнув, обождал, когда хлеб пропитается.

Одолжив у хозяйки постоялого двора две ложки для нас, он понюхал тюрю и, довольно усмехнувшись, сказал:

— А ну, делегаты, сыграем в чашки-ложки!

И, перекрестив еду, первый подал пример.

— Мы водки не пьем, — робко сказал Сережка.

— А нешто мы пьем? — строго посмотрел на него старшой. — Мы ее едим! Нам, ямщикам, пьянство в дороге от дедов заказано. Вот что.

— Ты ешь, ешь, ямщицкой тюрей не брезгуй.

— Согревательная пища. В обед поешь — до ужина греет!

— А коль середке тепло, и краешки играют. Оттого наши ямщики хотя и не пьют, а всю дорогу поют.

Уговорили нас возчики.

Заправившись такой пищей, мы всю дорогу проспали, как на печке, тюря нас изнутри грела, тулупы — сверху. Проснемся, глотнем снежку от жажды и опять спим. Не заметили, как вот она и Еремша.

Красиво раскинулось заводское село по обоим берегам громадного пруда. Смотрим: на льду детвора на коньках резвится, а из-подо льда водопад бьет. Да какой! Целая речка, синей радугой изогнувшись, свергается с высоты плотины в кипящее, пенящееся бучило. Гремит, ревет. Столетние дубы, вбитые в русло, как частокол, шатает. Ярится река — работы просит.

Когда-то огромный дубовый вал крутила. А он подымал большущие молоты. Плющили они железные чурки в лист. Из тех листов первые пароходы клепали в Сормове.

А теперь что: замки, шпингалеты, угольники. Для мелкой скобянки такая силища не нужна. Шумит река бесполезно. Тратит зря силу на буйство, как еремшинская молодежь, бывало, до революции на кулачные драки.

Ох и большие же здесь бывали ледовые побоища на масленицу! Одна слобода на другую — ломовая на кузнечную. Зачинали малыши, вступались подростки, за ними парни, а под вечер, после работы, выходили на лед поразмяться бородачи.

И начиналась потеха. У кучеров в кулаках вся сила, у кузнецов — в плечах. Как вдарят — гул идет! Не будь меховых шапок да рукавиц, так никакие бы крепкие головы не выдержали.

На эти побоища, бывало, как на спектакли, купцы из соседнего Кадома жаловали. Помещики из имений съезжались. Пари держат, подбадривают, угощают любимцев силачей крепкими настойками. Стравляют рабочий народ себе на потеху.

Так бы оно и дальше продолжалось, да повернула революция рабочий кулак на буржуйскую голову. Нашла и еремшинская молодежь, куда девать буйну силушку.