Деревянные кружева

Вячеслав Сукачев

ДЕРЕВЯННЫЕ КРУЖЕВА

Маленькое село Ельцево было примечательно тем, что живописно вытянулось по берегу небольшого залива и одним своим концом упиралось в суровые приречные скалы, а другим — выходило в широкую пойму ныне окончательно захиревшей горной речушки. Приметны в Ельцево и дома, все больше из хорошего теса, но главное их отличие — во всевозможных безделушках, которые по собственной охоте мастерил Колька Вострухин. То это петушок на коньке крыши, первым встречающий раннее деревенское утро, то затейливые кружева по наличникам, а уж ставни Колька выпишет — любо-дорого посмотреть. Тут тебе белка кедровую шишку в лапах перекатывает, а там, смотришь, гроздья винограда ветви обламывают, а то и просто змейкой чередуются замысловатые узоры. В деревне давно привыкли к Колькиному мастерству и особого значения ему не придавали, так вроде бы балуется малый, ну и пусть его. Что же касается случайного заезжего люда, то они восхищались, фотографировали и просили даже подарить какую безделушку.

А нынешним летом приехали девчата — студентки, клуб штукатурить, и тоже мимо Колькиных кружев не прошли, почти у каждого дома охали и ахали. Самая шустрая из них, с коротенькими белыми косичками, к деду Самохвалову подступилась просить розового петушка с крыши. Дед Самохвалов хоть и стар и немощен, а на выдумку, известное дело, первый человек в Ельцево.

— Марья! — зашумел на весь двор, — Подавай петуха с пригона.

А Марья, сноха Самохвалова, не дошла умом до шутки и в самом деле прет из курятника живого петуха. Смеху потом было. Да ведь и Настенька, что из студентов, не растерялась, сунула деду витой шелковый шнурок и спокойно этак пояснила:

— Это я вашему петушку галстук из города привезла.

Тут и дед Самохвалов язык прикусил.

А Настенька выбежала к подругам со двора и пуще смехом залилась. Веселая была девчушка, скорая что на слова, что на работу. Так они шумной компанией к директору совхоза и завалились.

Девчонок на жительство по разным квартирам определили, чтобы к деревенскому молоку, значит, поближе, да и к зелени какой с огорода. Ну вот и случилось же так, что эта самая Настенька к Вострухиным на жительство попала. Оно бы все ничего, да домик у них что ни на есть махонький. Слепая кухня да комнатенка в два окна. И мать у Кольки увечная, с войны на ноги трудно поднимается. Как похоронку на своего Семена получила, так слегла и с тех пор на ноги слабая стала. В общем, не повезло Настеньке насчет молока. Колька-то сам его выписывает да с фермы совхозной таскает. А фермское молоко, известно, от разных коров и вкуса своего не имеет. Ей уж потом одумались да другую квартиру подсказали, но не схотела Настенька, так и остановилась у Вострухиных.

Но уж зато огород у Вострухиных на загляденье. Все по грядочкам определено, на аккуратные квадратики развито, и каждый такой квадратик свою специальную табличку имеет. А на тех табличках старательным Колькиным почерком все описано: какой сорт картошки, скажем, когда посажена, как унавожена, на какую глубину, и много еще всякого прописано. Тут уж Колька мастер — равняться кому-нибудь трудно.

Настенька как выбежала в первый день на огород, так да замерла от удивления. А потом осторожно все Колькины квадратики обошла и все таблички внимательно прочитала. Но пуще всего ее морковка заинтересовала, которой Колька странное прозвище дал: «Пузатая-Ельцовская». Да и то верно, морковка эта родится у него круглой, словно редиска, и вкусом странная, горько-сладкая какая-то…

А сам Колька в этот день был далеко от своей деревеньки. Отправил его директор на дальний полевой стан помещение для косцов ремонтировать. Добрался он к стану на собственной моторной лодке, наладил закидушки и принялся за работу. Первым делом подгнившую балку у навеса сменил, крышу подправил и за переборку пола принялся. Плахи на земляном полу заплесневели, древесным грибком покрылись, а новых было взять неоткуда. Тогда Колька развел костер, быстренько смастерил козлы и те плахи над костром в течение двух часов выдерживал. К вечеру, когда солнце пошло на убыль и спала первая июньская жара, Колька уже справился со всеми делами и в задумчивости сидел у костра, положив руки и голову на высокие острые колени. Он наблюдал за огнем и хотел понять его тайну. Он хотел знать, почему на пламя можно смотреть часами и не уставать от этого, почему так много мыслей приходит у костра и такими близкими кажутся звезды. Ответа на свои вопросы Колька не нашел, а взял дощечку, нож и стал тесать. Теперь он не смотрел на огонь, но крохотные язычки пламени, извиваясь и закручиваясь, выходили из-под его ножа. Были эти язычки многоликими и яростными, но Кольке хотелось, чтобы они, как и настоящий костер, долго не отпускали взгляда, заставляли думать и видеть близкими звезды. Все это он чувствовал в себе и хотел передать дереву.

Со стана Колька уезжал поздним вечером, когда первые звезды выкатились на темное небо и замерцали голубоватым холодным светом. Колька уверенно вел моторку по многочисленным протокам и с любопытством смотрел на то, как несется рядом с лодкой круглый диск луны. Однажды он резко взял влево, описал полный круг, и луна оказалась в центре этого круга. Она мягко покачивалась на волнах, холодная, равнодушная, бесстрастная к Колькиному любопытству.

— Зараза, — сказал Колька в задумчивости и покатил дальше. Настроение у него было ни веселое, ни грустное, а так себе — наполовину. Осенью Колька собирался жениться, и невеста уже у него подыскалась, и нужные такому случаю действия он произвел: проводил пару раз Стешу из клуба домой, поцеловал, как водится, ну и слова там всякие. Стеша приняла его ухаживания охотно, тем более, что Колька сильно не пил, за каждой юбкой не бегал и сызмальства хозяйство самостоятельно содержал. Правда, радости Колька от предстоящей семейной жизни не испытывал, но в этом случае он дальше смотрел — мать хворая, за ней уход нужен, а самому всюду поспевать тяжеловато.

Спрятав весла и замкнув в кладовке мотор, Колька присел на высоком крыльце и закурил. Он был приятно уставшим, спокойным, добрым в эти минуты. В дом идти не хотелось, и он слушал магнитофонную музыку, что гремела над всем селом с летней танцевальной площадки. Когда в динамике что-то щелкало и оглашенная музыка на мгновение прерывалась, было слышно, как у соседей в пригоне вздыхает корова и сонно квохчут куры.

Колька покурил, зевнул неохотно и медленно побрел к центру села, к тополиной роще, глянуть на танцы да Стеше объявиться.

— Во, дятел притопал, — встретили его ребята, — ты где сегодня был?

— А на стане, — лениво отвечал Колька.

— Чума, тут девок, понавезли, студенток.

— Теперь уж всех поразобрали, тебе не досталось…

— А может, я кому не достался? — равнодушно усмехнулся Колька и пошел ближе к танцующим.

Он заметил Стешу. Она стояла в толпе сельских девчат и ревниво посматривала в ту сторону, где бойко переговаривались и, казалось, ни на кого не обращали внимания студентки.

— Стеша, — окликнул Колька и мягко улыбнулся, сунув руки в карманы и покачиваясь с пятки на носок, — иди сюда.

— Ты где пропал? — вышла из толпы Стеша и тоже улыбнулась, от чего лицо ее стало презабавно детским.

— На реке был… Пошли домой?

— Да ну тебя. И Стеша оглянулась на подруг и бойко зашептала: — Студентки приехали и выкомариваются, думают, лучше их нет. А мы уговорились и ребят с ними танцевать не пускаем. Пусть их знают.

— Во, отмочили, — усмехнулся Колька.

— Пойдем танцевать?

— Ладно.

Они вошли в круг. Колька танцы недолюбливал, танцевал тщательно, высоко поднимая ноги и выпрямившись, как столб. Стеша тянула его к себе изо всех сил, но куда там, разве осилишь. Студентки все это вмиг приметили, и понеслись смешки, подковырки, так что Колька терпел, терпел, да и вышел из себя.

— Да пропади они пропадом, танцы твои! — Он отпустил Стешу, и они стояли в центре танцплощадки, мешая другим танцевать. — Говорил же тебе, пошли домой, так тебя ведь и калачом не сманишь…