Наш день хорош

Наш день хорош

НИКОЛАЙ КУРОЧКИН

РАБОЧАЯ ДУША

Когда в низине тихо застрекотал велосипедный моторчик, Павел Иванович разогнулся и посмотрел вокруг.

Жаркое солнце, казалось, хотело насквозь прожечь землю: оно набухло и катилось все ниже. Горизонт призывно синел невысоким хребтом Уральских гор. Над темно-рыжим массивом поля то здесь, то там виднелись платки, пиджаки, фуражки. По далекой дороге то и дело пробегали машины, груженные белесыми мешками. Стояла пора уборки картофеля. Пахло разворошенной землей, раздавались выкрики людей и звон лопат. А в неизмеримой вышине сияло такое по-домашнему теплое небо, что на душе было легко и просторно и не хотелось никуда уходить.

Павел Иванович с сожалением вытащил лопату из земли. «Хочешь — не хочешь, — подумал он, — а надо ехать домой».

Старенький мотоцикл жалобно скрипнул, когда в его люльку тяжело улегся мешок картошки.

Павел Иванович положил лопату в старую борозду, прикрыл на всякий случай картофельной ботвой, закурил.

Собственно, торопиться особенно некуда. На работу еще не скоро. В ночную смену. К тому же он почему-то сегодня нисколько не устал, перед сменой можно не отдыхать. Да и ехать недалеко: сразу, как поднимешься на ближний увал, вырисовываются в синей дали мартеновские трубы, похожие на зубья большой перевернутой гребенки, и могучие гиганты-домны, хитроумно перевязанные трубопроводами. А дальше лежит гора Магнитная. Та самая, о которой когда-то рассказывал дед.

Давно это было.

...Стояло жаркое лето. Они с дедом ехали на хутор. Павлик сидел на заднем конце повозки, изредка поглядывая на связку серпов, висящую сзади повозки, и слушал деда.

— Стои́т там, паря, высокая гора, — рассказывал тот. — Бо-о-льшущая! Магнит-гора называется. Все железное притягивает к себе. Гвозди прямо из подошвы, подковы лошадиные...

И тотчас представлялась остроконечная гора, к которой прилипло много-много гвоздей, пузатый рукомойник и дедушкин топор.

— Дедушка, а деревяшки она не притягивает?

— Ну вот! Сказал тоже! Деревяшка — она деревяшка и есть. — Дед почесал жиденькую бородку, лениво помахал длинной палкой над спинами быков:

— Цоб-цобэ-э!! Деревяшкой вот только быков подгонять!

— Она только железные деревяшки притягивает?

— Вот, вот. Железные. Потому что она сама железная. Оттуда и железо берут.

Вот так штука! Железная гора! А он-то думал, что железо растет, как растут березы и сосны. Есть такие железные березки. Потом их спиливают и везут в кузницу к дяде Захару.

— Выходит, дядя Захар оттуда привозит железки?

— Хе, умный какой! — усмехнулся дед. — Захар готовое железо кует. Гору копают и возят в домны. Печки такие есть. В них-то и варят железо.

— И серпы тоже варили?

— И серпы. Потом ковали, точили, на ручки насаживали. — Дед обернулся, посмотрел на серпы.

— Ты поглядывай за ними — упадут.

И опять замахал палкой, потому что быки тем временем вошли в ручей, напились и не трогались с места, ожидая окрика.

— Цоб-цобэ-э!!!

Повозка качнулась, серпы отцепились и плюхнулись в воду. Сказать или нет деду? Решил, что не надо — тот же сам говорил: упадут. Значит, знал...

И опять костяно постукивали колеса, медленно уплывала назад серая лента дороги. Над желтоватой степью колыхалось марево, и, наверное, где-то там, за этим маревом, за синим-синим лесом стоит таинственная и потому немного страшная железная гора.

Скоро Павлик захотел спать, прилег на солому. Теперь было видно лишь небо и слышно, как о чем-то монотонно бубнил разморенный жарой дед, истошно пели кузнечики да глухо топали клешнятыми копытами быки.

Проснулся он, когда приехали на хутор. Дед стоял около повозки и озабоченно пощипывал свою бороденку.

— Чем же теперь хлеб жать? — размышлял он вслух. — Где серпы?

— Там, в воде, — охотно объяснил Павлик. Дед открыл от изумления рот и не нашелся, что сказать.

Вспомнив это, Павел Иванович невольно улыбнулся и пососал давно потухшую папиросу.

Солнце закатилось. Сиреневое небо рассасывало легкую ткань облаков. С земли поднималась сероватая мгла, а на западе ярко пламенел закат. Может быть, он-то и увел мысли Павла Ивановича снова в те времена, когда семнадцатилетним юнцом он воевал против белоказаков.

...Много дорог пришлось исколесить по родным уральским местам, многое увидеть и пережить. После каждого сражения яснее виделась победа и приближалось осуществление мечты — самому научиться варить сталь. Бой под Татищевской станцией, Безыменской, Лбищенском... Эх, да разве мало было битв! Все и не вспомнишь.

Время затянуло туманом прошлое, как вечерняя мгла затягивает горизонт.

Обозначились первые звезды. Воздух перестал двигаться, словно прислушиваясь, как по дороге идут и идут машины в сторону, где над городом раскинулся розовый прозрачный зонт — отблеск плавок.

Павел Иванович бросил окурок.

После гражданской войны он не стал жить в селе. Очень уж тихой показалась тамошняя жизнь. Да и настойчиво звала давнишняя мечта.

...Нижний Тагил. Старинный уральский город. Как и в селе, расползались беспорядочно по холмам домики, как и в селе, редкими кучками росли тощие тополя, но даже в походке людей, но даже в запахе чудилось Павлу что-то особенное. Рабочее.

Три года катал он вагонетки на дворе и бегал глядеть на рождение стали. И, наверное, не было на всем свете человека счастливее его, когда он стал, наконец, подручным сталевара. Правда, это оказалось нелегким делом...

А когда вступили в строй первые магнитогорские печи, Павел Иванович приехал сюда с женой и маленьким Сережкой. Еще из окна вагона увидел он невысокую двугорбую гору Магнитную. У ее подножия рядами раскинулись бараки. Учиться пришлось заново: не годились старые приемы работ на печах новой конструкции. Павел был настойчив. Дважды поезд, украшенный флагами и плакатами, увозил его в Москву на слет стахановцев. Довелось Павлу увидеть и знаменитого сталевара Мазая.

Потом — Отечественная война. Как жили в это трудное время, Павел Иванович вспоминать не стал.

Он посмотрел на свои руки — жилистые, с мозолистыми ладонями, и подумал: не измерить всего, что сработано ими. И еще подумал, что над каждым винтиком и кирпичиком завода трудились вот такие же руки.

И какая-то хозяйская — нет, товарищеская, — благодарность к каждому рабочему поднялась в душе. Что-то тугое и теплое подступило к горлу. Павел Иванович поспешно потер заскорузлой ладонью шершавую впалость щеки, словно испугавшись, как бы кто не увидел растерянного выражения лица.

— Вот до чего домечтался, старый черт! — ругнул он себя. — Мотор, видать, сдает. Надо на легкую работу перебираться.

Недавно он ходил к директору ремесленного училища поговорить о своем переводе на должность мастера производственного обучения. Директор не только не был против, а даже доволен предложением Павла Ивановича. И сталевар несказанно обрадовался, когда понял, что он, хотя и стар, а все-таки очень нужен. Как ни говори, опыт у него немалый.