Старые друзья

Владимир Санин

СТАРЫЕ ДРУЗЬЯ

I. ТРОЕ В КУПЕ

Рассказ

Верная привычке не устраивать гонку со временем, Ольга Николаевна приехала на вокзал за полчаса до отправления поезда. В купе никого не было, можно без помех привести себя «в боевую готовность», как шутил когда-то Евгений. Сняла платье, облачилась в спортивный костюм и посмотрела в зеркало: сделала «несколько гримас», чуть выпятила нижнюю губу (когда-то очень шло), слабо, как-то загадочно улыбнулась и пришла к выводу, что для своей полсотни она еще ничего. А если перевязать волосы газовой косынкой (перевязала), чтобы скрыть гнусные морщинки под ушами, и задраить до отказа молнию куртки (горло, шея — никакие, зарядки не спасают), то перед вами, уважаемые попутчики, моложавая, спортивная черноглазая женщина лет сорока пяти. «Больше не дадут, — решила, вглядываясь в зеркало, — а дадут — не возьму».

Она постелила себе на нижней полке, вытащила из сумки журнал и улеглась. До отправления еще минут пятнадцать, в коридоре гремят чемоданами, вот-вот ввалятся, заполнят суетой крохотное пространство, начнут скучные и ненужные разговоры… Попутчики — это лотерея, и как в лотерее чаще всего выпадают пустышки или рубли, так и попутчики — люди обычно малоинтересные и приземленные, и поэтому лучше всего к первому стуку колес прикрыть глаза и односложно отвечать на вопросы — авось оставят в покое. Ольга Николаевна преподавала в институте историю, говорить приходилось много, даже утомительно много, и после нескончаемого рабочего дня она предпочитала уединение. Конечно, как и в лотерее, иной раз выпадали удачные номера: с полгода назад в таком же купе экспресса «Москва — Ленинград» она до утра не сомкнула глаз, слушая лишь в дороге возможную исповедь молодого, брошенного женой мужчины, для которого вся жизнь сосредоточилась в шестилетней дочери, очень серьезном голубоглазом существе. «Меня можно бросить, я некрасив, но как она могла оставить Светочку!» Трогательная исповедь на годы травмированного, слабого и очень симпатичного человека, дай бог им удачи. В другой раз (а в Ленинград, к старшей сестре Ольга Николаевна ездила по нескольку раз в году — очищаться, как она говорила, в неповторимой атмосфере неповторимого города) попутчиками были трое бывалых полярников, рассказы под коньяк до утра; пикантная, но безгрешная ночь один на один с умным престарелым актером («Огни рампы» — будто про него), еще что-то. Но чаще с попутчиками не везло, чаще были приземленные. А сегодня, после шести часов лекций и заседания кафедры с ее вечными дрязгами, лучше бы никого не было вовсе — такое раза два случалось, до утра спокойно спала. Шанс невелик, но ведь две минуты осталось, провожающие уже уходят, чем черт не шутит.

Она привстала, сдвинула шторку. По перрону люди не шли, а бежали, задыхаясь, некрасивые в своей спешке, кто мешал им вовремя прийти к уходящему в полночь поезду? Ворвутся потные, с полубезумными от стресса глазами, отдышатся и обязательно начнут докладывать, по какой причине чуть не опоздали…

Вагон дернулся (слава богу!), Ольга Николаевна хотела было задернуть шторку, и — вот черт бы их побрал! — подбегают двое… И тут сердце стукнуло, в голову рванулась кровь — Он и Она! Прислушалась — вошли, нет, влетели, — поезд двинулся… Укрыться с головой и притвориться мертвой? А почему она должна прятаться? Дудки! Сбросила ноги на пол, сунула их в туфли, уселась поудобнее и уткнулась в журнал.

Вежливо постучали, открыли дверь купе. Что же, приятно встретиться, поговорить с ней о погоде, а с ним о боксе — ни одного чемпионата не пропускали, знаменитостей лично знали. И — ему, окаменевшему в дверном проеме:

— Добрый вечер, располагайтесь, пожалуйста.

На мгновение, но окаменел — это при его-то умении держать удар!

— Ольга Николаевна, — представилась она.

— Евгений Иванович. — Нашел в себе силы раздвинуть губы в улыбке, все-таки в прошлом неплохой боксер. Падал, но успел сгруппироваться.

— А я Наташа!

Знаю, что ты Наташа, улыбнулась Ольга Николаевна. Сто раз по телефону с тобой говорила, да и видела два-три раза, мельком, правда. Ничего не скажешь, красивая зверюшка, породистая. Такой ты и должна быть, Евгений Иваныч большой ценитель зверюшек — это его словечко. Лет тридцать назад он так ее и прозвал — «зверюшка моя таежная». А таежная потому, что он из сибиряков, и не городских, а с глубинки, все предки охотники, до самого Ермака Тимофеича. Я была зверюшкой номер один, а ты, Наташенька, номер два, хотя, признаться, имелись у нашего Евгения Иваныча и промежуточные зверюшки, тайные, одной ему всегда не хватало — особенно по молодости. Теперь, наверное, хватает, усмехнулась про себя Ольга Николаевна, теперь и одна — это много, сибиряки тоже не живой водой утоляют жажду.

— Чудом не опоздали! — доверчиво сообщила Наташа, сбрасывая шубку на руки Евгению Ивановичу. — Но все-таки успели! — Она счастливо засмеялась, села на полку напротив. — Мы каких-нибудь два часа назад решили ехать, примчались на вокзал, схватили билеты, какие были… Ольга Николаевна, хотите чаю с бутербродами? У нас с собой термос, Евгений Иваныч крепкий любит, у проводников такого не получишь, я ему ложку с верхом на стакан завариваю.

Без тебя знаю, какой он любит, улыбнулась Ольга Николаевна. Он даже после крепкого кофе спит без задних ног, если, конечно, зверюшка в хорошем настроении. А у тебя, наверное, всегда хорошее настроение, правда, номер два? Мечтать боялась о такой удаче, верно? Тебе двадцать шесть или двадцать семь, кажется? Номер один, к твоему сведению, в твои годы к ночи не капризничал, «снотворного» — это тоже его словечко — Евгений Иваныч получал по потребностям. Вот только сегодня ночью будет ему великий пост! Ты уж его прости, Наташенька, ситуация такая. Много лет назад, когда ты только из колыбельки выползла, он ухитрялся и в купе любить свою зверюшку номер один, под храп попутчиков.

— Не откажусь, Ольга Николаевна достала из сумки и положила на стол сверток. — Пирожки с зеленым луком и яйцами, для ленинградской сестры напекла, их много, не стесняйтесь. Любите такие, Евгений Иванович?

Усмехнулся, кивнул. Ему-то их не любить! «У-угоди-ла, зверюшка!» — ревел, когда домой приходил и аромат из кухни улавливал. Бесцеремонно развернул сверток, сунул в рот пирожок…

— Вкусноти-ища! Перепиши рецепт, Наташа.

Я тебе много разных рецептов могу продиктовать, улыбкой сообщила Ольга Николаевна. И кулинарных, и других, поважнее. Хотя поважнее ты небось лучше меня знаешь, каждый мускул тела играет, изгибы… Ты, девочка, вряд ли читала Достоевского, это у него про изгибы, которые мужчину с ума сводят, и у тебя они есть. Если уж я это тебе говорю, значит, точно есть.

— Чай разливайте, — предложила Наташа, вынимая из сумки шелковый халат и запросто, как в предбаннике, сбрасывая юбку. И со смехом: — Мужчинам отвернуться!

Да, хороша, констатировала Ольга Николаевна, сегодняшний стандарт: ноги длинные, тренированные аэробикой, конечно, увлекается; грудь высокая, личико отбеленное, глаза огромные, с поволокой — нет, безусловно и очень хороша, за таких когда-то дрались на дуэлях, вышибали мозги и ломали судьбы. Честно скажу, я тебя в свое время недооценила, сочла, что быть тебе зверюшкой промежуточной — при всей своей неистребимой тяге к нашей сестре Евгений Иваныч очень ценил, как теперь говорят, и интеллектуальную близость. А о чем он может беседовать с тобой — пока не пойму. Но он нас наверняка познакомит, уж чего в нем никогда не замечала, так это трусости. Он сейчас все в мозгу просчитывает, ищет слова — как наипростейшим и непринужденнейшим образом познакомить близких родственниц. Ну а пока не познакомил, мне и так с тобой интересно, настолько, что и сна ни в одном глазу. А ты считай, друг мой, считай и ищи слова. Ведь чего ты больше всего не выносишь, так это если не ты хозяин положения. А ведь пока что не ты, явно не ты! И я тебе помогать не стану, выкручивайся сам.