Рассказы о золоте

М. Кравков

Рассказы о золоте

Победа

(Рассказ)

1

С хребтов Абакана тащились ноябрьские тучи, заметали снегом осенние, красные поляны.

Толмачов, Терентий Иванович, был десятником маленького Бурлинского прииска. В этот голодный и беспокойный год прииск часто отрывался от главного стана неожиданными разрухами — отсутствием лошадей или неналаженностью переправ. Или просто на время забывали об его существовании.

Тогда Терентий Иванович становился смотрителем и единственным начальством.

Сейчас в глухой и таежной долине реки Каменушки совершилось неслыханное для прииска событие — была закончена самодельная и кустарная гидравлическая установка. Первая попытка механизировать работу!

Там, вверху, где шумел под ветром пихтач, напряженным трудом кучки людей была прокопана четырехкилометровая канава, подводившая воду к обильным золотом берегам Каменушки. Подошла вода из речки Чулыма, протекавшей много выше на таежном плато Бурлинского прииска.

Разница уровней создавала громадный напор. И струя из канавы должна была по трубам ринуться вниз, чтобы весной размывать золотоносную породу.

Затянувши потуже последний болт, Терентий Иванович похлопал озябшими руками и довольно оглянул свое хозяйство.

С крутого заросшего косогора металлическим змеем слезал трубопровод. Начинающаяся метель снежною пылью сыпала в жерла запасных труб, валявшихся как отрезки железных бревен, пудрила свеже взрытую землю, груды щепы и штабели желтых смолистых досок.

Как будто бы сделано все, подготовлено во-время, до глубоких снегов, до трескучего холода... Хорошо!

Терентий Иванович переступил и благодушно улыбнулся. Скобой поднялась его левая бровь, толстые губы засияли.

Лицо он брил, и от этого голова его казалась маленькой на широких откосах плеч. И так кругло был он налит своим могучим телом, что ценители силы, глядя на него, удовлетворенно сплевывали через зубы и замечали:

— Свяжись с этим дьяволом только...

— Зашумит по весне наша машина! — Подошел к Толмачову остренький старичок, приискатель Нефедов, — сколько ни бились, а одолели!

Бились, действительно, много. Тонны тяжелого оборудования перегнали они силами крохотной своей артели за многие километры, через согры и горные перевалы.

По окрестным приискам собирали отдельные части гидравлического устройства, брошенные перед революцией прежними золотопромышленниками.

Много люди положили труда, а больше других Терентий Иванович.

— Как же это, — неустанно митинговал он на собраниях, — у старых хозяев механизмы работали, а у нас хлебный пар остался? Позор! Пользы своей понять не хотим. Давайте артель устроим, давайте гидравлику ставить! Весной все с золотом будем!

— Так-то так, — возражали ему, — механизмы, это полезно! А кто лошадей тебе даст экую тяжесть за сорок верст везти?

— Ага! — загорался Терентий Иванович, — как на прииске жить в домах казенных, то это мы любим! А если коня для общей пользы на день предоставить — так тягость! К чертям такую игру! Вношу предложение: всех, кто не даст лошадей, выселить с прииска!

И собрание, подожженное бушевавшим в толпе добродушным и сильным человеком, сквозь ругань и хохот поднимало руки!

Гидравлику везли так же, как недавно еще воевали с колчаковскими бандами. Без отстающих.

Но работали еще наверу, рискуя, не знали, как выйдет.

Когда же главные затруднения миновали, когда из разбросанных и отдельных костей собрался понятный скелет устройства, тогда настроение переломилось резко и целиком.

Все, даже косвенно участвовавшие в постройке, удовлетворенно почувствовали себя пайщиками интересного и обещающего дела. Все восемнадцать старателей Бурлинского прииска, как доподлинные хозяева созданной ими установки, теперь дорожили гидравликой и любовно надеялись на нее.

К Толмачову относились попрежнему, как свой к своему, только значительность человека оттеняли особым вниманием даже к самым простым его советам.

И все же, несмотря на почти всеобщую признанность, Терентий Иванович не был вполне доволен.

Затея на Каменушке крепко и глубоко поссорила его со старым приятелем Корнееем Липатовым.

Вместе они открывали россыпь на Каменушке, вместе врезали в косогор долины по орте [1]. Всю прошлую зиму хорошо их кормила гора. Россыпь попалась богатая, золото появлялось гнездами и сразу, с лихвой, оправдывало работу.

Оба старались поодиночке. Терентий Иванович держался своей громадной силой — за троих переворачивал породу. Липатов брал тонким знанием дела. Дед его был бергал, умерший на казенном промысле. Отец сложил свою голову в рухнувшем забое алтайской золотопромышленной кампании. Корней с материнским молоком впитал всю мудрость копаческого дела.

Как-то в июньский вечер оба вылезли из своих нор, согревались на солнышке от подземного холода.

Корней пил чай. Размачивал сухари в деревянной чашке. Узловатою горстью бросал их в рот, спрятанный в клокастых дебрях усов и бороды. Упрямое жующее лицо его приняло цвет красноватой глины, с которой возился он всю жизнь. На нем заплатками белели шрамы, память о разных случайностях в его беспокойном деле.

Услышав Терентия Ивановича, он поднял на него холодные, недоверчивые глаза. Ел, не меняя позы. Точно пережевывал слова собеседника.

А Терентий Иванович говорил, зажженный мыслью:

— Так как же, Липатов? Я все обдумал, выходит славно! Чем здесь вручную рыться, давай гидравлику поставим!

— Хорошо, что говорить, — согласился Липатов, выплеснув из чашки, и посмотрел на солнце, — однако, пойти, еще до ужина покопать!

— Так я артель сколачивать буду! — крикнул в след ему Терентий Иванович, — на собрании потолкуем...

Липатов не ответил и, наклонившись, скрылся в орте.

Поздно к вечеру Толмачов собрал инструмент. Низкие своды капали водою. К земляной стене липло тусклое пламя свечки, освещая косые пласты песков. Остро пахло погребом и сырой глиной.

В орту вошел Липатов. Обычно он уходил домой один, не дожидаясь соседа. И сразу начал медлительными словами:

— Насчет артели ты говорил. Ладно ли будет, парень?

— А почему?

— Так нас-то отсюда сгонит гидравлика?

— А мы сами будем работать в артели, дядя Корней.

— Сами! — раздражился Липатов, — весь прииск пойдет. Все восемнадцать гавриков!

— Так каждый за весну золота больше возьмет, чем мы с тобой за полгода!

— Чего дурака валяешь, Терентий! — закипел Корней, — не в начальство ли метишь? — И, спеша потушить обиду, пояснил:

— От гидравлики этот увал в одно лето слетит. Так ведь? А при нашей работе, вдвоем, он верных два года прослужит. При чем тут весь прииск? И какой ты есть благодетель для всех? Мы с тобой Каменушку нашли, мы и пользоваться ей будем!

Так и вышла первая крутая запинка. До этих пор работали дружно, а теперь заговорили, как чужие...

Терентий Иванович любил машину и много имел с нею дела. Работая на Бурлинском прииске, он скучал, погрязал и тупел в примитиве старинных, дедовских навыков, давно лично им пережитых и брошенных.

Из другого, крупного и лучше организованного района, года два перед этим, бежал он сюда от преследования интервентов. И, с несложным своим багажом, перенес тоску по электричеству, рудным фабрикам, пневматическому бурению и другим чудесным механизмам и устройствам.

Услышав, что здесь, когда-то, при старых хозяевах, применяли гидравлическую установку, он воспринял это, как подлинное оскорбление для своего самолюбия квалифицированного рабочего и приискателя.

— Почему же им было можно, а нам нельзя? — негодующе агитировал он повсюду.

Теперь, когда кончилось колчаковское царство, рванулась душа на свободу! Не было удержа за сорок лет накопившимся силам. Хотелось большого и смелого дела, чтобы всех затащить в его бурный поток и первому ринуться с головою!