"Король" с Арбата

Дождь на войне

Всего четыре года назад…

Дальневосточная, опора прочная,

Стоим на страже всегда, всегда,

Дальневосточная, даешь отпор,

Скажи-ка, дядя, ведь недаром,

Их было три: один, второй и третий,

Утомленное солнце

Расстаемся, я не стану злиться,

Мне немного взгрустнулось..

ВО ДВОР ПРИШЛО КИНО.

«ЧАПАЕВ»

ПРО ЛЮБОВЬ

Утомленное солнце

Не спи, вставай, кудрявая,

Марфуша все хлопочет,

ЗДРАВСТВУЙ, ШКОЛА!

КНИГА ВТОРАЯ

ПИШИТЕ ЗАМЕТКИ

АНТРАКТ

Уж ты где, жена, жена, шаталася,

- Государь ты мой, красно солнышко,

И ласкал он меня, целовал меня,

Размахнулся тогда Кирибеевич

Задрожалась вся моя голубушка,

И дубовый пол на полчетверти

А куда девалась, затаилася,

Я скажу тебе диво дивное:

Ты не дай меня, свою верную жену,

Отвечай мне по правде, по совести,

«ППЛЮЩИХФИЛЬМ»

« КИНОСТУДИЯ «ПЛЮЩИХФИЛЬМ»

«КИНОСТУДИЯ «ПЛЮЩИХФИЛЬМ» Просьба ко всем сознательным ребятам не мешать работать.

«МЯТЕЖ»

Часть 1.

ЭХ, МИШКА, МИШКА…

ПОЧТА ПРИШЛА

Дальневосточная, опора прочная,

ЕЛЬНЯ НАША, СОВЕТСКАЯ

Дождь на войне

Дана команда: копать окопы в полный рост. Белоруссию мы уже вскопали. Теперь копаем смоленскую землю.

Женька часто откладывает лопату, прищуривается и говорит, что болотистую почву трудно передать кистью на полотне: нет ярких красок. Одно уныние. Тоска. Вот песок - это да. Желтый. А желтый цвет в природе самый яркий.

А мне кажется, земля везде одинаковая. Особенно, если ее проклятую копать днем и ночью. Да и вообще какие там еще пейзажи, нажимай на лопату, и все.

Сейчас около нас суетятся в зеленых фуражках растерянные, виноватые и донельзя оборванные пограничники. Сначала попросят табачку, а потом помогают копать. У них в разговоре часто слышится слово «застава».

Немцы выбили нас из маленькой деревушки и почему-то дальше не пошли. Мы взялись за лопаты. Окапываемся.

Сейчас немцы молчат. Нам тревожно. Наверно, поэтому мы превратили лежачие окопы в окопы для стрельбы с колена, а теперь вот даже команда: «Копать окопы в полный рост!»

Из нашего маленького военного опыта мы уже знаем, что лучше всего занимать оборону на высоте. А сейчас досталась низина. Все лопата и лопата. Когда же наконец винтовка? Новенькая, полуавтоматическая, с полированной ложей, она всего несколько раз подпевала общему хору войны, а остальное время неотступно пряталась за спиной, словно испугалась приказа: «За утерю оружия - трибунал».

Мы с Женькой отрыли наш участок окопа. Он получился уютный, какой-то домашний. В стенках проделали углубления - полочки, застелили их травой и сюда ровненько уложили промасленные патроны. Здесь же, чуть пониже, ручные гранаты РГД-39. Еще недавно на сборном пункте кадровый лейтенант торопливо объяснял нам, что если на эту гранату надеть чугунную рубашку, то она бьет «веером и с большой убойной силой».

- Это хорошо, что с «большой убойной силой»,- тихо говорит сейчас Женька и с надеждой смотрит на гранату.

- Здорово,- соглашаюсь я и никак не припомню, где и когда мы видели эту «убойную силу». Ведь нашему комсомольскому добровольческому батальону еще не приходилось так близко сталкиваться с немцами, чтобы метнуть гранату.

Впереди окопа мы настелили дерн с ромашками, натыкали веток и сейчас сидим на корточках, осторожно дымим махоркой. Рядом копает наш политрук Григорий Иванович Бритов. Он всегда окапывается дольше всех: уж очень высок и здоров. Бритов - кинематографист. Война застала его на большой должности. Мог бы получить броню, но он добровольно променял директорское кресло на этот окоп и сейчас, чертыхаясь, упрямо вгрызается саперной лопатой в болотистую землю.

Мы, комсомолята, благоговеем перед этим человеком. Он всех нас зовет по имени, все про нас знает, и рядом с ним нам ничто не страшно.

Как- то Григорий Иванович поднял на вытянутой руке за штык трехлинейную винтовку, и с того дня круг его поклонников резко увеличился. Мы все чуточку ревнуем Григория Ивановича друг к другу.

Однажды в пыльном ржаном поле я полз, прижимаясь щекой к земле, за Григорием Ивановичем. Мы ползли словно в молоке из пыли. Кругом ничего не видно. Только впереди нет-нет да и обозначатся каблуки его сапог. Я боялся упустить эти каблуки, боялся потерять их.

Тогда днем во ржи для нас была ночь… Если поднять над головой руку, то уже там светло, там солнце и страшная свинцовая коса. Иногда вдруг коса опускается, и тогда короткими, резкими толчками вздрагивает за спиной вещевой мешок. Я замираю, прижимаюсь к земле. Страх дал надежный совет: не упускать каблуки! Мне казалось, что так и не заметил наш политрук, что всю дорогу, пока мы ползли, я цеплялся рукой за его каблук.

В штабе полка мы сдаем пакет, потом бойцы из комендантского взвода уважительно угощают нас горячим сладким чаем. Григорий Иванович макает сухари в котелок, вкусно мурлыкает, удивленно засовывает палец в дырки на вещевом мешке. Потом потянулся, откинулся на спину, сказал будто сам себе:

- У человека ведь две ноги. Значит, и два каблука. Если все время только за один тянуть - сапог снимется…

Сейчас в нашем окопе Григорий Иванович хмуро раздает нам коротенькие пластмассовые трубочки.

- Это зачем? - весело спрашивает Женька.- Куда ее вставлять? - Григорий Иванович не отвечает, согнулся, неуклюже заторопился вдоль окопа.

Мы развинчиваем эти трубочки. Там бумажка. И вдруг все стало ясно.

- Медальоны, - шепотом поползло от бойца к бойцу- вписать адрес… хранить в левом кармане гимнастерки…

Мы молчим. Вот она война.

Опять среди нас Григорий Иванович.

- У кого есть ручка или чернильный карандаш? - хмуро спрашивает он.- Дайте.

Ему дают. Он развинчивает трубочку, снимает каску, на ней аккуратно разглаживает листок, пишет.

…Сейчас над нами проходят «юнкерсы». Проходят и возвращаются. Пограничники тоскливо поясняют:

- Бомбить начнут.

Мы уже тоже знаем, чем кончается эта невинная разминка в небе, без команды каждый досылает патрон. Лязг-лязг…

- А потом атака,- тревожно смотрит Женька в сторону деревушки.

Даже без бинокля хорошо видно, как, низко-низко пригнувшись, перебегают улицу люди в серо-зеленом. Перебежит один, другой, и опять никого.

Уж очень быстро они передвигаются. Может быть, потому, что на них легкое снаряжение. Никаких шинельных скаток через плечо. Никаких ранцев, никаких вещевых мешков за спинами. Наверное, перед боем все лишнее сдают в обоз. У них даже рукава засучены. Словно пришли на работу. Вместо гимнастерок - куртки. Все-таки это удобно: больше карманов. Можно вещевой мешок высвободить. Патроны и сухари - в карманы.

Нам тяжело бегать со скаткой, да еще под июльским солнцем. Скатка постоянно трет левую щеку, развязывается, мешает ползти.

Да что там скатка! На каждом из нас - вещевой мешок, подсумки с патронами, лопатка, фляжка, противогаз, штык-

кинжал, котелок, плащ-палатка, на голове тяжелая стальная каска… Все это очень нужно, но все нужно в свое время.

Больше всех достается слабеньким.

Вот слева наш сосед по окопу маленький, толстенький, рыжий Гриша, как мы его зовем - Пончик. У него всегда испуганное, запыленное лицо. На груди гимнастерки - все меню за неделю. Каша, тушенка, лапша. По-моему, он украдкой часто плачет - на щеках постоянно свежие полосы. Пончик - добрый парень. Может променять противотанковую гранату на сахар. Охотно всем раздает свои патроны. А дефицитную махорку меняет на индивидуальные санитарные пакеты.

Сейчас небритый сумрачный пограничник устало учит его, как ходить в атаку:

- Патроны кончились, коли штыком. Штык сломался, глуши прикладом. Приклад в щепки - хватай малосаперную лопату и бей по головам. - Он подумал, что-то вспоминая, закончил веселее: - Лопатой удобно. Она по краям острая.