Примерный сын (ЛП)

- Мама… – обратился я к матери, стараясь направить разговор в действительно интересующее

меня русло, но Нурия не собиралась уступать главную роль.

- Десять тысяч евро? Сколько может стоить магазин? Двадцать тысяч? Сто тысяч?

Я не удостоил ее ответа, хотя игнорировать сестру было трудно, поскольку она продолжала

баловать Паркера, подкармливая его.

- Мам, помещение могло бы оставаться по-прежнему записанным на твое имя, я платил бы тебе за

аренду, а ко мне перешло бы владение магазином, потому что если ты думаешь…

- Это дело я должна обдумать, – изрекла мама.

Я замолчал. До этой минуты мне удавалось действовать по плану, составленному Бланкой. Нурия

воспользовалась моим молчанием, чтобы громко вопросить:

- Мне причитается такая же часть, как и ему, да, Хорхе?

Хорхе работает в какой-то посреднической фирме, и сестра уже хотела втянуть его в паучью сеть

хитросплетений, сотканных ее любовными отношениями, в которых все перемешалось и запуталось, ничем не заканчиваясь. Однако Хорхе был благоразумен, и, оценив увиденное, не стал марать себя, ввязываясь в дрязги, хотя все мы знали, что не присоединиться в такой момент к сестре подобно смерти, ибо позже однозначно разразится скандал. Нурия из тех людей, кто либо с нами, либо против нас.

Я решил пойти в контратаку – в конце концов, сестра не мать.

- По завещанию – да, Нурия, но я работаю там все время с того самого дня, как умер отец, в то

время как ты – нет. Это не одно и то же, – съязвил я. – И не подкармливай Паркера за столом!

- Что-то я не понимаю, – ответила она.

Сестра порядком мне надоела, я был сыт ею по горло. Вместо того чтобы помочь мне убедить

мать, она возводила воздушные замки, но я все же вооружился терпением и продолжил объяснения. Никто и не говорил мне, что будет легко.

- Послушай, дорогуша, я хочу сказать, что все эти годы я многое вкладывал в магазин. И еще...

когда пайщик не вкладывает в дело ни гроша, его акции обесцениваются.

- Ты тоже ни гроша в него не вложил, – величественно сказала мать, шевеля торчащими из-под

гипса пальчиками. То, что до этого момента мама хранила молчание, соблюдая спокойствие, не означало, что она смирилась, или то, что она хотя бы чуточку согласна со мной.

- Но я ухлопал на него кучу времени, мама, а это тоже вложение капитала. Мои акции из тех, что

мы разделили с Нурией, количественно выросли. Их стало больше.

Меня расстроил недвусмысленный намек матери о деньгах, о моем недостаточном вкладе. У меня

всегда имелась одна проблема – тенденция исчезать, быть невидимкой, изглаживаться из памяти. Разве не проводил я с ней в магазине эти двадцать лет по утрам, а зачастую, и по ночам? Неужели она не помнит это? Разве мое тело не занимало там место? Разве руки мои не оставляли следов на прилавке, на кассе, на компьютерной мышке, на стремянке? Я не вложил ни гроша, меня вообще там не было. Я почувствовал, что в животе у меня все опускается, и Паркер, очень чувствительный к моему душевному состоянию, оставил сестру, подошел ко мне и прижался к моей ноге, виляя хвостом, чтобы подбодрить меня и дать мне тепло, которого мне так порой не хватало. Видите ли, как я объяснял, в моей семье, не принято проявлять свои чувства и, тем более, открыто выражать или говорить о них. Более того, эти чувства вырываются из тебя, как грубые, непристойные ругательства, как внезапные кишечные газы, заставляющие тебя краснеть. Они заставляют тебя взрываться, теряя рассудок. Эти чувства всегда не ко времени и не к месту. От матери ты не добьешься проявления чувств, поскольку подобные разговоры ее не интересуют. С сестрой Нурией мы провели все детство и раннюю юность в смертельных схватках, сражаясь друг с другом до тех пор, пока я не превзошел ее в весе и росте, и она не отступила. В этих ссорах и драках бывало достаточно чувств и эмоций, чтобы изучить любое иное на данный момент. Я заставлял себя молчать и не попадать в ловушки.

- Можно мне включить телевизор? – спросил средний племянник, помешанный на мотоциклах, а в

это воскресенье как раз проводились заезды.

Пока мальчишки смотрели на мотоциклы, а племянница, как одержимая, играла с моим

мобильником (эта девчушка – ярая приверженка экранов, бедняжка, она является занозой для своей матери, поэтому они и ругаются), взрослые продолжали сидеть вокруг неудавшейся паэльи. Все вышло хуже, чем я предполагал. Я не мог выбросить из головы мысль о том, что вынося на свет столь деликатную тему и зная, что она потенциально могла всех обеспокоить, я сам породил эту ситуацию и причинил боль матери, которая и без того уже была ранена при падении. У сестры, наоборот, не шелохнулся ни один волосок из нелепого пучка на голове, который она соорудила. При всем моем уважении к сорокалетним женщинам, нет ничего хуже сорокалетней женщины, которая хочет казаться пятнадцатилетней. Если честно, я ждал от сестры чуть большей поддержки, потому что ей наш канцелярский магазинчик до лампочки, и, в конце-то концов, я же не собирался ни продавать его, ни закрывать; я всего лишь предложил решение для нашей старенькой мамы. В предыдущие дни, когда я готовил свой план, мне и в голову не приходило, что Нурии мое предложение покажется плохим, и это меня бесило. Многие годы я одалживаю сестре деньги, чуть ли не с самого детства. Это я так называю – одалживать, но на самом деле это эвфемизм. Я дарю ей деньги, или же она их из меня выуживает. Двадцать евро сегодня, пятьдесят завтра, а если учесть, как часто это происходит, то я даю Нурии больше денег, чем три ее бывшеньких вместе взятых. Это ясно, как божий день. Иной раз я подумываю, что не мешало бы намекнуть сестре, что она должна мне уже несколько добрых тысяч евро. Однако в другой раз, думаю иначе: “что же я за человек, если подсчитываю нужды и потребности сестры и племянников, особенно этих безвинных детей? Разве не для этого существует родня? И в конце концов, у меня нет собственных детей. Пока еще нет”.

Нурия никогда не вспоминает о деньгах, которые мне должна. Только на Рождество, делая мне замечательные подарки в виде компенсации. Только я, пожалуй, предпочел бы, чтобы она не делала мне таких шикарных подарков, а лучше вернула бы мне часть долга. Иногда эти подарки делаются на деньги, которые она попросила у меня в долг накануне. Правда, у меня есть некоторые преимущества перед сестрой – я не плачу за квартиру, поскольку живу с нашей матерью, и у меня есть работа, потому что я остался в магазинчике канцтоваров. Если бы Нурия осталась в магазине, то в нем не было бы работы для двоих. В любом случае, я занимаю место, которое в равной степени по праву могло бы быть ее, а поскольку сестра никогда не требовала себе это место, я не требую с нее долги. Мой друг Хосе Карлос, прагматик до мозга костей, говорит:

- Да ты делаешь Нурии одолжение тем, что она не должна заниматься матерью и делами.

Но это не совсем так. Нурия никогда ничего не хотела знать о магазине. Когда был жив отец, и наступало лето, он всегда нам заявлял: “Я не хочу видеть, как на каникулах вы лодырничаете, сидите дома и бьете баклуши. А ну-ка, живо, марш со мной в типографию!” И мы помогали ему проводить инвентаризацию, красить стены или делали еще какую-нибудь мелкую работенку. На самом деле отец был добродушным человеком, и каждый день в два часа дня разрешал нам пойти с друзьями в бассейн. Главное отличие между сестрой и мной в том, что она ненавидела весь июль сидеть взаперти, в то время как остальные развлекались. Мне, напротив, нравились освежающие тени опущенных жалюзи или прохладные уголки среди коробок с оборудованием, доходящих до потолка. Мне нравилось открывать книги, календари, почтовые открытки, безнадежно запоздалые журналы, которые никто никогда не забирал и, вероятно, никто никогда не прочтет. Одним словом, это был товар, который накапливался много лет, больше, чем было нам с сестрой в ту пору. Отец хранил его, потому что в свое время ему было жалко получать компенсацию с того издателя, который заболел, или с того представителя, которому не везло, который пил, или с которым круто обошлась жизнь. “Мода вернется, и когда-нибудь эти вещи станут антикварной стариной”, – говорил отец в оправдание накопившейся кучи бесполезного хлама. Отец не любил причинять боль. Этим качеством в людях я восхищаюсь, мне и самому хотелось бы им обладать.