Город с названьем Ковров-Самолетов

Какие-то арендаторы помещений павловского особняка съехали, пришлось искать других. При оформленье нового договора понадобилась Мадина. Она пришла в клетчатом платье, предъявила российский паспорт, вывела крупными буквами свою фамилию и не стала дознаваться, почему ее позвали. Лидия сказала спасибо, перестала взыскивать с нее квартирную плату и успокоилась. Разве способен качать права человек, еле выучившийся ставить подпись. Скоро накрылся и ночной заработок Мадины. Однажды она явилась под утро сильно побитая. Пока разъезжались во все стороны фиолетово-желтые синяки, Лидия нашла потерпевшей место в цеху по пошиву багажных сумок, что разместился под крышей знаменитого вокзала. Мадина к месту привыкла, и респектабельность восторжествовала. Новый год встретили по-семейному. Лидия внесла остатки от арендных денежек на срочный вклад, послала поздравительные CMC Киприде и Каминскому-отцу. Алла, Людмила и Серафима спели трио. Живая елка в старинных бусах, колющихся хрупкими осколками, пахла петербургскими мифами.

Три товарища – Егор, Антон и Борис – надумали идти с повинной. Явились в Новый год на виллу «Киприда» с тремя ювелирными подношеньями – своей богине и двум ее подобиям. Зою Савелкину они в упор не видели. Застали во главе стола юношу – расстегнутая холщовая рубашка, весь будто сошел с картин старых мастеров. Зоя Киприди именной, наиценнейший, Егоров подарок отклонила. Отдала Заиньке, вновь обретшей прежнее ласкательное прозвище благодаря симпатии председателя пиршества. Девушкам Переляевым золотая Зоя чуть приметным кивком разрешила принять предназначенное им. Одаренные надели драгоценности, Киприда распустила драгоценные волосы и беспечно пила из одного стакана с новым фаворитом.

Возле вкрадчивого моря шли без снега и холодов январские дни. Иосиф Каминский после Рождества улетел в Испанию. Вел там дела каких-то олигархов, связанные с недвижимостью. Три мушкетера – двадцать лет спустя – переселились на виллу «Киприда», взяв ее пока что на содержанье, поскольку у старшего Каминского от самоотверженья оголился банковский счет. Антон с Борисом, все еще слабо различимые, занялись по старой памяти сестричками Переляевыми, уже несколько заметнее обозначившими свои характеры, в общем, довольно ребячливые. У Егора поехала крыша – он влюбился в мраморную Афродиту. Сидел день-деньской в нижней зале, лихорадочно уставясь на предмет своего вожделенья. Родосская Венера строила пустые глазки поклоннику, столько раз безуспешно пытавшемуся ее похитить. Леонид Каминский принялся писать неоклассические оды. Менелай, которого теперь уж другие-прочие люди не хотели звать Игорем, содержал в порядке сад – от чистеньких дорожек, от жесткой неувядающей листвы веяло грустью. Как всегда, из обоймы выпадала сама Киприда и тот, кто при ней сейчас состоял. Целыми днями в лодке, не жизнь, а сплошная баркарола. Дама кутает плечи в невесомый мех, гребец в суконной матроске, и хоть бы облачко в небе – зимы не будет, время остановилось. Вторая Зоя тоже бессрочно выпала из обоймы, и Даня надолго заделался ассистентом ее безумия – видно, такова была воля бессмертных богов. Заинька мастерила лавровые венки на чело Леонида Каминского. Подле ее колен Даня щипал лавровый лист для девушек Переляевых, отлично готовивших мясо. Вкусный запах несся, оседая на выступах скалы, худая лисица принюхивалась, неосторожно покинув нору. Морской орел присматривался сверху к ее яркой шкурке.

Питерская зима завьюжила, сводя с ума несчастных, успевших пропить все вырученное от продажи приватизированных хрущевок. В общежитии гастарбайтеров Тот, кто стоял посреди клумбы, теперь возлежал на самом просторном ложе – Заинькином. Убрав мусор после снятия торговых палаток, запасясь питьем и закускою, в сотый раз повествовал товарищам о сошествии мраморного чуда в убогую питерскую коммуналку. О подвиге своем и великом стоянии перед нефункционирующим кинотеатром. О бархатцах, ноготках и петуниях. О шкафчиках and диванчиках, в сыром тумане ожидавших погрузки, о покупателях, сидевших с отсутствующим видом на холодных тахтах меж равнодушных пешеходов. Надо бы сказать о красоте и рыцарстве, да не было в языке таких слов. Для понятности рассказчик подбавлял побольше брани, и действительно было понятно, еще как.

Мадина шьет на машинке с электроприводом клетчатые дорожные сумки. Под соседними лампами склонились головы ее новых подруг-мусульманок. Здесь, на севере, им хватает работы, но не хватает заботы. Давно ли цвел душистый куст под кухонным окном… какие добрые глаза были у Юленьки Переляевой… до чего охотно повиновалась бы ей Мадина там, на длинном острове Кипре, где лестница тонет в море. Мадина, к телефону! и милый голос Юленьки: «Приезжай, Киприда зовет… всё договорено… Лидия купит тебе билет… тут сейчас много мужчин, много денег и много готовки… Даня встретит… ты нужна нам, девочка… мы тебя любим». Сразу изгладились из памяти ночные вызовы и побои. Вот уж она в воздухе… храни, всемилостивый Аллах, кругом виноватую Мадину! В Питер тоже летела и тоже тряслась. О, прекрасный остров! дождись, не уйди под воду, подобно спине кита, доколе не сядет самолет! дай ступить ногой на твою каменистую почву, а там хоть и потони вместе с восхищенной Мадиной! Накренилось крыло, чертя над землею и морем. Лайнер соединился со своей желанной тенью, бегущей по плоскогорью в сдержанном свете зимнего солнца. Милый, милый Даня несет клетчатую сумку Мадины… такси не похоже на питерское. Дорога к своим… по обеим сторонам отдыхают от жары субтропические деревца – игрушечные пирамидки. Снова море, как тогда, в полете. Высокий холм, на нем дом с колоннадой – она не игрушечная, древняя и потому настоящая. Катя Переляева бежит к машине, развевая юбку.

Вернулся Иосиф Каминский, отстояв права крутых клиентов и заработав на независимую жизнь своим подопечным – на полгода хватит. Привез кой-какие подарки всем пятерым женщинам, будучи осведомлен о прибытии Мадины. Ей гранатовые четки да черную кружевную мантилью, Юле и Кате золотые цепочки с медальонами, Заиньке старинное зеркало в серебряной оправе, а Киприде неизвестно что. Она это неведомое и невидимое поцеловала, никому не показав. Неужто вернулись прежние времена? с нее станется. Жизнь обошла по кругу? на земле так мало людей? смотря каких. Но только темноволосая Заинька, поглядевшись в дареное зеркало, похорошела, почти как во дни питерского особняка Ее теперь катает в лодке писаный красавец-рыбак, и неотделимые от Заиньки звуки флейты доносятся с моря. Морю это очень идет, оно охорашивается в неярких лучах, расчесывая кудри прибрежной пены.

Даня, встретивши Мадину в аэропорту, не оставляет ее надолго одну. По-прежнему щиплет лаврушку, чистит лимоны тонкой лентой, как на голландских натюрмортах. С приездом Мадины на кухне стало веселей, на столе живописней. Ее тяжеловатая фигура утвердилась у плиты, то есть все-таки на своем месте. Будь одна из вас ткачихой, а другая поварихой – нейди супротив пр е допр е деленья.

Февраль. Достать чернил и плакать. Уже неделю в Питере оттепель, в ограде павловского особняка сплошная каша. Барельеф с флейтисткой обтаял, напоминая о кроткой Заиньке. Опять свалил какой-то арендатор, а Мадины нет, Лидия в растерянности. Достала дарственную – там черным по белому написано: коллективная собственность Аллы, Людмилы и Серафимы. У Лидии даже не хватило сил обрадоваться. Небесные власти играют с ней, как кошка с мышью. Пока что проскочили, но впереди черт знает что. Содержанье усадьбы съедает львиную долю доходов, четверка дам довольствуется остатками прежней роскоши. Червонная Лидия носит Заинькину оранжевую дубленку, на нее капает с крыши всякая грязь. Бубновая Людмила ходит в Кипридином манто из рыжих лис, которые в отсутствие хозяйки хиреют, лезут, попросту линяют. Трефовая Серафима достала из сундука черную атласную шубку столетней давности на серебристом беличьем меху серебряного века – шубка распахивается на ангелоподобной Серафиме самым поэтическим образом. Пиковая Алла влезла в черную цигейку сталинских времен со вздернутыми плечами. По вечерам вчетвером раскладывают пасьянсы, но те что-то не сходятся. Без Киприды у Лидии в любви сплошная непруха, а три дамы старшего поколенья кубарем катятся в старость.