Шотландская сага

В этом виноват был капитан корабля. У капитана Джонса была слабость: он сильно любил выпить. В море, на борту корабля — своего корабля — ему было нечего и некого стесняться. Команда на корабле была постоянная, офицеры служили здесь долго, и если они не получали никакого продвижения по службе, то на другом корабле они бы заслужили даже понижение. Ибо это было настоящее отребье, и пока капитан Джонс оставался номинальным командиром «Геркулеса», они знали, что могут наслаждаться всеми привилегиями, предоставляемыми офицерам, даже гораздо большими, чем им положено по рангу.

Во время продолжительных запоев капитана ответственность за корабль ложилась на старшего помощника Хьюго Скиннера. Обвиненный в смерти трех заключенных в одном их путешествий, он добился отмены обвинения, несмотря на несомненную вину. Тем не менее, ему никогда не пришлось бы быть капитаном на судне, и Хьюго Скиннер вымещал свои обиды на заключенных.

Острова Сцилли все еще были видны на горизонте, когда старший помощник дал заключенным почувствовать, что им следует ждать от длинного путешествия. Им не было позволено даже выйти на палубу, глотнуть свежего воздуха, а условия в трюме были особенно отвратительными.

Заключенных разместили в «клетки» с крепкими прутьями, встроенными по бокам двух нижних палуб, приблизительно по пятьдесят человек в одной камере. Между камерами был узкий проход, который позволял охранникам поддерживать постоянное наблюдение за их подопечными в кандалах.

Старший помощник капитана Скиннер спустился вниз и гордо шествовал туда-сюда между камер, разглядывая заключенных. Большинство сразу поняли, что он намеревается затеять заваруху, и отводили глаза, чтобы не нарваться. Один мужчина по простоте не сделал, этого.

Скиннер остановился напротив клетки, где был прикован этот человек, и уставился на него сквозь прутья.

— Ты… заключенный. Почему ты так на меня смотришь?

Простак, который не привык, чтобы на него обращали внимание, осклабился. На какое-то мгновение показалось, что старшего помощника Скиннера сейчас хватит удар. Но все бы обошлось, если бы кто-то невидимый не засмеялся.

Разозлившись, старший помощник кивнул на простака.

— Этот человек отведает кнута! Я покажу, как делать из меня дурака. Пусть выведут заключенных на палубу, пусть посмотрят. Я хочу, чтобы все знали, чего ждать, если они посмеют переступить черту на этом корабле.

Тюремщик знал, что лучше не перечить старшему помощнику.

— Да, сэр… сколько ударов?

— Сотню… Нет, две сотни. Половину сегодня, а остальное — завтра.

Из камер вырвался вздох возмущения, а старший помощник Скиннер триумфально улыбался, переводя взгляд с одного на другого.

— Теперь вы не раз подумаете, прежде чем проявить непослушание. Отведите-ка этого наверх, и остальных кандальников тоже. Пусть полюбуются. И женщин. Какие-то они вялые. Может, вид человеческой крови оживит их.

Когда заключенные потянулись из темного трюма на палубу, их буквально ослепило солнце, которое стояло высоко в небе. Старший помощник Скиннер, которому не терпелось начать экзекуцию, крикнул стражникам:

— Поторопите их!

Понимая, что сейчас с ним шутки плохи, охранники стали направо и налево орудовать своими длинными деревянными дубинками, чтобы поторопить ослепших на некоторое время заключенных.

Когда их глаза привыкли к яркому свету, они увидели, что женщин уже вывели на палубу. Безмолвная группа в платьях из грубой серой материи стояла на большом расстоянии от печально поникшей фигуры главного персонажа дневного развлечения.

С несчастного сорвали одежду до пояса и уже подвесили за запястья к корабельным снастям над головой. Веревка была так натянута, что ему пришлось приподняться на носочки, все мышцы его тела растянулись. Это было уж слишком, и заключенные стали роптать, однако их быстро успокоили ударами дубинок охранников.

Перед началом порки старший помощник Скиннер вышел и встал между обеими группами заключенных, спиной к простаку. Вглядываясь через его голову в каторжан, он сказал:

— Вас вывели на палубу, чтобы вы посмотрели своими глазами, как будут пороть заключенного за неподчинение. Такое же наказание ждет любого мужчину или женщину, кто переступит черту, пока находится на этом корабле. Вы — каторжники, отбросы общества! Никого не волнует, что с вами произойдет. Если вы все подохнете и будете выброшены за борт на съедение акулам, ни одна душа не посмотрит на это иначе чем как на благодеяние. Но вы не умрете — хотя некоторым из вас, возможно и захочется это сделать к концу этого путешествия. Вы будете жить, даже если я высажу вас на Землю Ван Димона с мясом, содранным с ваших костей от порки. Мое имя — Скиннер, и я по натуре жесток. Запомните это.

Кивнув матросу богатырского сложения, который стоял неподалеку, поглаживая кожаные ремешки плетки-«кошки», старший помощник капитана подал знак.

Когда был сделан первый удар и кожаные ремни «кошки» врезались в спину, тело простака затрепетало от боли и шока. Он оглянулся на человека, причинившего ему боль, и на его лице появилось выражение недоумения.

При следующем ударе раздался всхлип, при третьем — крик. Ко времени, когда на его спину опустилось с десяток ударов, нанесенных умелой рукой, оставив на спине рубцы, заключенный плакал, как ребенок. Первая кровь показалась на пятнадцатом ударе, и теперь несчастная жертва корчилась в агонии, умоляя прекратить наказание. Когда он получил пятьдесят ударов, у него появилась пена изо рта и крик перешел в невнятное бормотанье. Вместо спины у него было кровавое месиво, кожа была порвана на ленты ремнями «кошки».

Многие женщины были в слезах и старались не смотреть. Но Скиннер зорко следил, чтобы никто не отворачивался, и достаточно было только окрика старшего помощника, чтобы охранник, орудовавший дубинкой, оказался там, где требовалось.

На свое счастье, простак потерял сознание где-то между шестьдесят вторым и шестьдесят четвертым ударом. Невозможно было сказать точнее, потому что хотя и прекратились стоны, после того как ремни «кошки» ударили по его спине в шестьдесят второй раз, однако мышцы, с которых была содрана кожа, продолжали судорожно дергаться, пока еще три удара были сделаны по его спине.

Но и на этом наказание не окончилось. Когда матрос опустил плетку и посмотрел на старшего помощника, Скиннер лишь бросил злобно:

— Продолжай! Если прекращать наказание каждый раз, когда это быдло теряет сознание, они все постараются упасть без чувств до того, как получат хоть один удар по спине. Я сказал, чтобы ему дали сотню ударов, и их будет сто. Если он и завтра попытается выкинуть такой же фокус, то получит еще сотню.

Ропот прошел по рядам заключенных, и пока Скиннер громко кричал, охранники набросились на них, молотя без разбора своими тяжелыми дубинками. Когда порядок был восстановлен, экзекуцию возобновили. Еще тридцать пять ударов плетью пали на избитую спину заключенного, пока его отвязали. Жестокое наказание длилось полчаса, но память об этом зверстве будет всегда преследовать тех, кто это видел.

Когда страдальца положили лицом вниз на палубу, старший помощник капитана выразил удовлетворение работой матроса, добавив:

— Выдай ему дозу мази короля Нептуна, прежде чем запрешь его внизу вместе со всеми остальными. Я хочу, чтобы завтра он был в хорошей форме и здоров.

Мазь короля Нептуна оказалась ведром морской воды, небрежно вылитой на кровоточащую спину простака. Потом его приковали к его сокамерникам и отправили вниз в камеры.

Большинство заключенных на борту «Геркулеса» имели некоторый опыт тюремной жизни. И главный вывод, который они сделали, что заключенный должен поставить собственную жизнь превыше всего. Несчастье, случившееся с соседом по камере, было тем, о чем не сожалели, а использовали как полезный урок. Однако, когда принесли ужин, каждый, кто находил достаточно съедобный кусок мяса в своей миске, отдавал его молодому простаку.

Энгус Росс кормил с ложки выпоротого юношу, пока Катал поддерживал его. Задача Катала была не из легких. На спине простака «кошка» не оставила живого места, и когда к ней прикасались, он стонал и бился, забыв о голоде.