Ледяное озеро

Тон у леди Ричардсон был язвительный; лучше уйти подальше от Аликс и ее лодыжки.

Прежде чем он сумел собраться с мыслями и продолжить новую тему, леди Ричардсон произнесла:

— Тебе покажется странным — посетив «Уинкрэг», не найти здесь Хелены.

Хэл внутренне вздрогнул как от боли, но сохранил на лице бесстрастное выражение.

— Это было прискорбное известие. Да еще Изабел…

— Но не самая тяжелая из моих потерь.

Проклятая женщина. Она намекала, что для нее смерть Джека явилась большей потерей, чем гибель Хелены или внучки. Но только не для него, не для Хэла.

— Ты был сильно привязан к Хелене, — как бы между прочим обронила она. — Мальчишеская любовь всегда мучительна.

Хэл молча смотрел на нее, не веря своим ушам. Перед ней сидел гость, человек почти посторонний, нанесший визит после шестнадцатилетнего отсутствия; как могла она обращаться к нему с подобными комментариями? Да очень просто. Леди Ричардсон всегда умела ударить в самое больное место и уничтожить противника.

— Полагаю, ты не знаешь подробностей того несчастного случая. Весьма нескладный инцидент.

Нескладный?

— Она была пьяна и приняла опрометчивое решение в таком состоянии вести автомобиль. Вот зато и поплатилась, как и ее дочь.

— Я не помню, чтобы Хелена была когда-нибудь пьяницей.

— После смерти Невилла она опустилась.

Ну, а в это Хэл уже не верил. И в доказательство своей убежденности он имел нянины письма. Хелена была подавлена горем, но даже в тяжелых обстоятельствах держалась с достоинством. Много сил и внимания уделяла Изабел, которая болела, и это помогало отвлечься от трагической смерти мужа.

Зачем леди Ричардсон рассказывает ему это? На какой ответ рассчитывает?

— Все ей сострадали. Люди глупы, они воображают, что потеря мужа — большее горе, чем потеря сына. Они ошибаются.

Хэлу пришла в голову неожиданная мысль: Хелена любила Невилла. Питала ли когда-нибудь леди Ричардсон столь же сильные чувства к своему мужу?

— Ты холост? Или женился и развелся? Насколько я понимаю, в Америке люди любят разводиться.

— Я не имел удовольствия ни быть женатым, ни разводиться.

— Надеюсь, не потому, что все годы оплакивал Хелену?

— Уж не знаю, как вы представляете мои… — произнес он и осекся. Она его провоцировала. Побуждала сказать больше, чем он хотел бы. — Мне не посчастливилось встретить ту единственную женщину. К тому же при моей кочевой жизни… Мы, люди сцены, постоянно в пути. Вряд ли это подходящие условия для устойчивой семейной жизни, вы должны со мной согласиться. — Почему он изъясняется таким высокопарном слогом? Надеется, что это отвлечет ее от опасной темы?

К великому облегчению Хэла, вошел Роукби, во главе чайной процессии, где за ним вслед шествовали: высокий ливрейный лакей, толкающий перед собой мягко позвякивающий столик на колесах; горничная, несущая серебряный поднос; еще одна горничная, держащая высоко перед собой подставку с тортом. Пламя маленькой спиртовки, предназначенной для кипячения чайника, красиво расставленный дрезденский фарфор, серебряная чайница, заварочный чайник, кувшин с водой, чайное ситечко на своей, особой посудине, сахарница с кусочками сахара, вторая сахарница — с сахарной пудрой, блюдо со сдобными булочками, щипчики, ложечки, а также другие разнообразные сверкающие предметы, о назначении которых Хэл не мог догадаться, — все это представляло собой впечатляющее зрелище, и темы Хелены и брака была оставлена.

Впрочем, как выяснилось, лишь на время. В гостиную, хромая и опираясь на палку, вошла Аликс. Сбоку от нее, поддерживая подругу, топталась Сеси, намереваясь помочь ей сесть.

— Оставь ее в покое, Сеси! — велела леди Ричардсон. — А не то нам придется попросить Хэла, нашего эксперта по театральному искусству, дать ей несколько советов. Где остальные?

— Мисс Утрата и мисс Урсула моют руки, — ответствовал Роукби, принимая у горничной трехэтажную подставку для торта, поворачивая ее вокруг своей оси и устанавливая на столе. — Мистер Эдвин только что пришел и снимает верхнюю одежду. Сэр Генри в мастерской, но будет сию минуту.

— Сядь сюда, Аликс, и не устраивай ажиотаж, — распорядилась бабушка.

Что, как подумал Хэл, несправедливо, ведь Аликс не устраивала ажиотажа.

— Мы как раз разговаривали о твоей покойной матери, — продолжила леди Ричардсон.

Хэл моргнул. Что она затевает? Чего добивается? Он заметил, как Аликс еще больше напряглась, а в глазах появилось настороженное выражение.

— В самом деле? — произнесла она с деланным безразличием. — Вы хорошо ее знали, мистер Гриндли?

— Гриндли и Ричардсоны всегда были дружными соседями, — уклончиво ответил он.

В холле послышался шум, и в гостиной появились Утрата и Урсула. Леди Ричардсон не замедлила снова наброситься на свою добычу, точно ястреб:

— Утрата, это мистер Гриндли. Он уехал из наших краев еще до твоего рождения, но прежде являлся близким другом твоей матери.

— И вашего отца, — прибавил Хэл.

Похоже, Утрату не интересовали ни Хэл, ни ее родители: она поедала глазами торт.

— Я уже встречала его на озере. Он был с Сеси, — отозвалась она. — Роукби, это кофейный торт?

— Что вы делали сегодня днем? — спросила ее бабушка таким суровым и требовательным тоном, что Хэл был шокирован. Чем Утрата заслужила подобное обращение? Господи, говорить в таком тоне он не стал бы и с собакой, а ведь это дитя — внучка леди Ричардсон, в конце концов!

— Слушали граммофон в старой детской, — солгала Утрата.

— Танцевали, — сказала Урсула, что также было неправдой. — Отрабатывали шаги.

Хэл сообразил, что и то и другое — лишь прикрытие. Любопытно, какие девичьи секреты здесь таятся?

Роукби проворно снял серебряный чайник со спиртовки и распорядился, чтобы прислуживающие горничные обнесли гостей тостами, лепешками, сдобными булочками, малиновым и клубничным джемом, медом, лимоном, творогом и айвовым желе.

Хэл уже забыл североанглийский ритуал полдничного чая. Ева, вероятно, из соображений экономии, упразднила значительную часть великолепия этой церемонии.

— Никому не требуется больше чашки обычного чая, — говорила она, — ну, может, с сухим печеньем. Особенно когда недавно был ленч, а на подходе сытный обед.

Ей бы следовало посмотреть вот на это, подумал Хэл, восхищаясь вожделением, с каким его племянница набрасывается на еду. От нее не отставала и Утрата. Славная девочка, хотя неприятно видеть на лице ребенка непроницаемое выражение, когда он разговаривает с родной бабушкой. Такое же, кстати, закрытое, непроницаемое выражение было и у Аликс.

Однако лицо Аликс полностью изменилось, когда дверь открылась и с горящими после мороза щеками вошел Эдвин.

— Чай! — закричал он. — Умираю с голоду!

— А где ты был? — Голос леди Ричардсон утратил резкость, из чего можно было заключить, что Эдвин имел в доме иной статус, нежели его сестры.

— У себя в студии, — ответил Эдвин. — Проявлял кое-какие снимки, сделанные на озере. — Он приблизился к Хэлу и протянул для приветствия руку. — Вы, наверное, Хэл. Добро пожаловать на родину!

Да уж, проявлял фотографии! Вот еще один лжец, решил Хэл, обмениваясь с Эдвином рукопожатием. Этот близнец вызывал в памяти образ Хелены: глазами, волосами, манерой держаться, нижней частью лица. Ощущение странное и сверхъестественное, оно будоражило, лишало равновесия. Хэл глубоко вздохнул и завел беседу о погоде, качестве льда на озере, морозе, фигуристах, о том, не планирует ли Эдвин устроить какие-нибудь гонки, опробовал ли он уже буер. О чем угодно, лишь бы не взглянуть случайно на леди Ричардсон, которая переводила недобрый взгляд с одного на другого, чтобы понять, как Хэл реагирует на Эдвина, так похожего на мать.

Кажется, он поставил ее в тупик, догадался Хэл, надкусывая лепешку и чувствуя, как к нему возвращаются воспоминания о славных чаепитиях его юности. Была какая-то неподвластная времени особенность в этом предвечернем времени суток в «Уинкрэге», когда пылало и потрескивало пламя в громадном мраморном камине. Впрочем, знакомая сцена требовала более многочисленного состава исполнителей. Тут, за чашками, блюдцами и тарелками со сдобным угощением, должна присутствовать по меньшей мере дюжина участников, делящихся друг с другом событиями дня.