Избранное

огневые налеты и диверсии против эшелонов неожиданно ослабели, а к

полудню и совсем прекратились. "Одно из двух, - подумал я, - либо

Теслер с бригадой крепко поколотили петлюровцев и они стянули все силы

против него, либо прорвались прямо к Виннице и там готовят баню".

Час от часу не легче. Как ни трудно нам приходилось в походе до

сих пор, но хоть враг был на виду. И мы знали, где ударить по нему из

орудия, где пустить в ход пулеметы, где развернуть цепь для атаки. А

теперь - где они, злодеи? Ясно, что мы со своим эшелоном все еще в

кольце, но где, когда, с какой стороны ожидать теперь их налеты? Мы

потеряли соприкосновение с противником, а это в бою самое скверное.

Я усилил наблюдательные посты на крышах вагонов и повел эшелон

еще осторожнее. Но зато мой батальон пассажиров торжествовал. Да и что

ж тут непонятного? Забаррикадированные в вагонах, почти безоружные,

едва защищенные от пуль, люди за сутки боев так исстрадались, что и

такую передышку встретили, как праздник.

Едва прекратилась стрельба, как во всех вагонах распахнулись

двери, пассажиры высыпали наружу, затеяли игры, возились и кувыркались

в траве, как малые ребята. Врач походного лазарета, подобрав халат,

пустился в "горелки" со снабженцем, сестры в белых косынках повели

хоровод.

Разбрелись мои пассажиры во все стороны... Волей-неволей пришлось

сделать остановку.

Эшелон стал.

Тут вышли погулять и раненые в серых халатах. Один боец без ноги,

ловко и проворно подворачивая костыль, приковылял к самому

бронепоезду.

- Спасибо, товарищи, - сказал он, низко наклоняя голову, чтобы

стянуть с себя фуражку, и заковылял дальше. Он прошел по узкому краю

насыпи, мимо пулеметного вагона, мимо паровоза и остановился перед

гаубицей.

Тут, гляжу, толпой двинулись к бронепоезду и другие раненые.

Бойцы, кто вприпрыжку, кто припадая на правый бок, кто на левый,

подходили и собирались у орудия.

- Она самая, ребята... Она и есть! - встречал безногий боец

каждого вновь подходившего.

Бойцы заговорили о походах. "Проскуров", "атаки у холмов под

Проскуровом", "Жмеринка", "высота 46,3" - упоминали бойцы знакомые нам

места. Многие кивали при этом на орудие. Бескровные, изможденные лица

раненых все больше оживлялись, а один из бойцов, при шумном одобрении

товарищей, вскарабкался к орудию и, заглянув в жерло, похлопал орудие

по его широким щекам, как закадычного друга-приятеля.

На нас, сидевших в блиндаже, раненые не обращали никакого

внимания.

Боец без ноги за все время беседы не проронил ни слова. Он стоял,

опершись обеими руками и подбородком на костыль, и задумчиво глядел на

орудие.

- Экая красавица!.. - вдруг сказал он, не сводя глаз с гаубицы. -

И хату ей поставили, а она будто у окошка... Чисто Гандзя!

Мой начальник артиллерии Малюга несколько раз уже порывался

прогнать раненых от орудия, но мы его осаживали. А тут уже он не

стерпел, выглянул из-за щита и, строго взглянув на раненого, сказал

веско:

- Какая тебе "Гандзя", ежели она шестидюймовая орудия!.. Понимать

надо - шестидюймовая орудия, гаубица!

- Да я ж то и говорю! - крикнул раненый, смеясь в глаза нашему

начальнику артиллерии. - Говорю: голубица, Гандзя!..

Раненый подковылял поближе к вагону.

- Чего насупился-то, борода? Али песен не певал? А я вот, гляди,

и без ноги, да пою!.. Есть у вас запевала?

- Есть, есть! - бойко ответили мои бойцы, высовываясь из блиндажа

и подталкивая вперед Никифора.

- Есть, - сказал Никифор и покраснел.

- "Гандзю", песню, знаешь? - деловито справился раненый. -

Запевай. Голубице вашей споем. Она у вас заслуженная...

Мои бойцы разместились вокруг орудия. Раненые стали в кружок

внизу.

Никифор обвел всех взглядом и поднял руку.

- Обожди-ка, - сказал матрос и крикнул вниз, раненым: - Нет ли,

друзья, гармошки? Может, тальянка или русская, мне все одно...

- Вот чего нету, того нету! - вздохнул безногий боец. - Сами без

гармошки страдаем... А вот голосов прибавить можно!

Он повернулся вокруг своего костыля и закричал:

- Э-гей, сестрицы! Ходите сюда с хороводом... Да цветиков

попутком насбирайте... Поболее несите цветов!

А бойцы уже грохнули звонкую песню:

Гандзя люба, Гандзя кыця,

Гандзя славна молодыця

- Голубица... Славна голубица! - подправлял на каждом куплете

раненый боец, а потом так и пошло: "голубица".

На песню группами подходили от эшелона любопытные. Но, узнав, что

и кому поется, сами становились в кружок и подпевали.

Вскоре около бронепоезда образовался хор голосов в двести.

Так славили нашу гаубицу.

А она, вся убранная цветами и зеленью, стояла суровая и грозная,

готовая каждую секунду смертоносным вихрем встретить врага...

- Что ж, теперь дело за небольшим, - сказал матрос, когда мы

двинулись дальше. - Остается только в паспорт имя вписать.

На первой же остановке он пошел в вагон к начальнику снабжения и

раздобыл у него баночку сурика. Взял кисть и вывел по бортам вагонов и

на будке паровоза жаркие крупные буквы:

ГАНДЗЯ

Так бронепоезд стал крестником красноармейцев.

x x x

Только на четвертые сутки, после яростной рукопашной схватки под

Винницей, нашей бригаде удалось наконец пробиться через вражеские

заслоны. Вышли из кольца и мы с бронепоездом, вытянув за собой

многоверстовой эшелон.

Разорванный фронт красных частей был восстановлен. Оба полка

бригады, кавэскадрон, отряды рабочих, батареи, повернувшись лицом к

врагу, снова стали на позиции. А эшелон продолжал движение в тыл. От

Винницы мы его уже не сопровождали - тут дорога была свободна до

самого Киева.

Состав за составом, шестнадцать поездов, набирая ход, двинулись

мимо бронепоезда. Нескончаемой чередой замелькали вагоны - красные,

зеленые, сине-желтые, белые, с окнами и без окон, с людьми, и грузом.

Раненые красноармейцы, доктора, санитары, банщики, пекари,

каптенармусы - сотни людей махали нам из окон, кричали, иные

выскакивали на площадки вагонов, иные карабкались на крыши, чтобы еще

и оттуда помахать бронепоезду шапкой.

Паровозы эшелона, прокатывая мимо, приветствовали бронепоезд

гудками. Наша "овечка" пронзительно ревела в ответ, обдавая всех

теплыми брызгами пара. А мы - вся команда - стояли шеренгой, руки по

швам, гордые своим поездом и друг другом, счастливые...

Взметая пыль, полным ходом пронеслись поезда. Наконец

стукнул-грохнул последний из семисот вагонов, и через минуту и этот

поезд пропал вдали. Замирая, прогудел гудок паровоза...

Матрос выступил из шеренги.

- Все прошли? Ты пересчитал, товарищ командир?

- Пересчитал. Все.

- Все, все, - заговорили кругом, - все шестнадцать! Как партию

приняли, так и сдали - в целости, сохранности.

Особенно тепло мы распрощались с батарейцами. Бронепоезд, сделав

маневр на станционных путях, подогнал площадку с пушкой к каменной

разгрузочной платформе. Тут уже стояла в сбруе четверка артиллерийских

лошадей. Вручную мы выкатили трехдюймовку на мостовую, и артиллеристы

приподняли ее за хвост, прицепили к тележке, "передку". Потом подошли

прощаться. Я каждого расцеловал и поблагодарил за братскую помощь,

оказанную нам в походе.

Ездовые пришпорили лошадей, загремела, сотрясаясь на ухабах,

пушка, и Кришталь, усевшись на передке, обернувшись, крикнул: