Сумерки божков

— Пожалуйте… Затем подано.

— Не постави, Господи, во грех рабе Твоей, отроковице Надежде!.. Чисто сделано, молодой человек? А вы сами — что же?

— Не предвидел давеча компании. Сразу на пивную линию поступил.

— А вы — вперебой… Вот так, смотрите: Господи, благослови — рюмку водки. Господи, благослови — стакан пива, теперь — опять рюмку водки, после — опять стакан пива… Прелюбезное дело. Будете и пьяны, и сыты, и на закуску напрасно не потратитесь. Испробуйте, молодой человек.

— Спасибо, знаю. От этого перебоя назавтра глаза изо лба вон лезут.

— У новичков, — покровительственно согласилась женщина. — Вы, я вижу, нежного воспитания. Но — кто привык — лучше не надо. Огонь и бархат. Учитесь, молодой человек! Пьяницею будете, — вспомните Нанашку: спасибо скажете, что просветила!..

Уровень влаги в двадцатке быстро понижался.

— Вас Надеждою зовут? — спросил Сергей.

— Да, во времена оны звали Надеждой… И Надей тоже звали, — Надюшей, Наденькой… Муж, — потому что, молодой человек, у Нанашки был… а, если хотите, и сейчас имеется некоторый великолепный муж, — любил меня называть Наною… Не Наною, — это французская пакость. Нана ко мне потом пришла, когда я девкою стала, но Наною, на первом слоге ударение. Если черт подсунет вам жену Надежду, попробуйте ее Наною звать: очень нежно… Почти столько же чувствительно и хорошо, сколько Нанашка — скверно.

Она выпила и опять оглядела Аристонова.

— Пальто у вас хорошее… Отчего не снимете? Ведь жарко? Боитесь, что сопрут? За буфет можно отдать.

— Мне неудобно здесь без пальто: я во фраке.

— Гордись, Нанашка, какого сегодня барчонка замарья-жила: во фраке ходит! Фу-ты ну-ты, черт возьми! Официантом, что ли, служите?

— Нет, я при театре. Билетный контролер.

По лицу проститутки скользнула странная тень.

— Театральный? Это хорошо. Я люблю театральных. Сама была театральная…

— Вы?

— В консерватории, друг любезный, обучалась. Слыхал про такое заведение?

— Я петербургский.

— Ага! То-то — я гляжу: ведете себя не по-здешнему, — с девкою сидите, а не очень к ней свинья… Н-да… Курса не кончила, не похвалюсь, но тем не менее, если бы не вот это стекло почтенное, — она щелкнула по водочной бутылке, — была бы, может быть, примадонна не хуже других. Не веришь? Ей-же-ей! Спрашивай еще двадцатку!.. Я тебе из «Трубадура»… Я тебе из «Пророка»… ^[375]

О, мой сын! —

завопила она благим матом, сипло и дико, но, уже наслушавшийся оперных голосов, Аристонов сразу почувствовал манеру, когда-то учившегося петь, человека.

О, мой сын!

И тут же спаясничала:

Мой сссссу-у-укин сын!!!

И нагло захохотала.

— Спрашивай еще двадцатку! Даром, что ли, мне для тебя безобразничать?

Заинтересованный Аристонов постучал ножом о тарелку.

— Спросить недолго, — сказал он, — но поднимете ли?

— Вона! — хладнокровно возразила женщина, — ты, знай, ставь, а — сколько я подниму еще, — после четверти спросишь.

— Ну, четверти, положим, я вам не поставлю: от этого человек должен лопнуть и синим огоньком сгореть.

— До сих пор Бог спасал, либо черт выручал, — не горела, — равнодушно сказала «Нанашка», принимаясь за поданную новую бутылку. — И брюхо у меня цельное, хоть пощупай… А — сколько поставишь, твоя воля: я за все буду благодарна. Жаль, надо мне рубля моего добывать, а то — не отошла бы от тебя: парень ты, я вижу, фартовый, клевашный…

— Я дам вам рубль, — начал было Аристонов, — и больше дам…

Женщина грубо захохотала и с размаху ударила его по плечу тяжелою красною ладонью.

— Что? Занятная девка Нанашка? Лестно тебе с нею? То-то! Смотри, не влюбись, брат. Если ты при опере состоишь, — слыхал про Кармен? Это я самая и есть.

— Слушайте, — перебил Аристонов, с отвращением и почти страхом глядя, как в трясущихся толстых пальцах ее горлышко бутылки соприкасалось с звенящею рюмкою, переливая светлую спиртовую струю, — съешьте вы, пожалуйста, что-нибудь… А то мне — просто — противно смотреть, как вы наливаетесь в пустышку!

Женщина пожала плечами.

— Если тебе угодно, пожалуй, — сказала она с видом совершенного пренебрежения. — Только напрасно… Я всегда такая: у меня нутро порченное. Спиртное принимает — хоть лей в воронку, а хлебом себя насильно кормлю… не проскакивает… Ну ладно — дадим Бобкову торговать, черт с ним, хоть и не стоит он того, подлец бородатый! Пускай подаст балычка с малосольным огурчиком, да почки, что ли, в мадере…

Аристонов распорядился.

— Ты уж, часом, не из интеллигентов ли? — спросила его женщина, вглядываясь в него с несомненною, но не злою иронией.

Он отрицательно тряхнул кудрями.

— Нет. Не берусь принять на себя подобное обозначение. Я простой человек. Тот же пролетарий. Конечно, старался образовывать сам себя, поскольку мог, посредством чтения газет и брошюр…

— Впрочем, оно заметно… Не те у тебя глаза, не тот разговор… А за интеллигента, извини, я потому тебя приняла, что это у ихнего брата есть такое пошлое обыкновение, чтобы угощать нашу сестру на даровщину, а потом выспрашивать биографию. Ха-ха-ха! «Как дошла ты до жизни такой?» Все — сукины дети, будь они прокляты!.. От меня не надейся: я меды-сахары разводить не охотница… Пьем, что ли, друг? Все пиво дуешь? Ну дуй, дуй… разводи болото в пузе! Каждому — свое.

— Так ты в опере служишь, — говорила она, кроша ножом огурец, — слыхала, знаю… большое дело… хорошая у вас здесь опера, на всю Россию гремит… Савицкая держит?.. Слыхала, слыхала… А что — Санька Борх поет еще?

И, не ожидая ответа, повернулась к половому:

— Смотри, черт паршивый: это для меня мой гость заказывает, это — я даю вашей кухне гнуснейшей торговать!

— Знаем… ладно! — сухо ухмыльнулся слуга, сообщнически подмигивая Аристонову.

— Ты не мигай… лакуса! шестерка несчастная! Не ладно, а ты мне мой процент подай! Порция почек по прейскуранту рубль стоит, балык — семь гривен, водка, пиво… стало быть, полтинник мне из-за буфета принеси, не то — ноги моей у вас больше не будет, пропади пропадом все ваше гнездо поганое!

И, как ни в чем не бывало, обратилась к Аристонову:

— Так не знаешь Саньку Борх?.. Светлицкая по сцене.

— Александра Викентьевна Светлицкая известна мне очень хорошо, — возразил удивленный Сергей. — Знаменитейшая артистка. Вы-то откуда ее знаете?

— Саньку Борх? Закадыки! Когда-то вместе в Одессе хористками служили… Обе — альты. Всегда в паре стояли. Только два голоса настоящих и было во всем хору: я да она… Мой-то, пожалуй, считался еще почище… Вот — ежели знаком — спроси ее завтра: Надя Снафиди кланяться вам велела… увидишь, как удивится. Ха-ха-ха!.. Как же! Обе мы тогда из Одессы разлетелись — как пташки из гнезда. Ее среди сезона Н — а за границу увезла, а я потом в Москве со студентом закрутилась, да — дура была! — на Красную Горку замуж за него выскочила… Ха-ха-ха!..^[376]

Она помолодела от воспоминаний, и глаза ее стали прекрасны, даже сквозь туман хмеля, наплывшего на нее, вопреки недавнему хвастовству — одолеть хоть «четверть».

— Мой муж — он, брат, большой человек, — бормотала она, — богатый человек — мой муж… я против него — как есть свинья… была, есть и буду… Великий человек… прекраснейший…

Аристонов глядел — любопытный и недоверчивый.

— Это мне очень удивительно, однако, что вы так одобряете вашего супруга, — сказал он ей внушительно и хмуро. — Коль скоро он, как вы говорите, человек хороший, то — совсем его не рекомендует, что он попускает вам пребывать в подобном вашем поведении. А если он к тому ж еще человек со средствами, то этому уж имени нет, что вижу вас — посреди ноября месяца — в ситцевом барахле… Надо зверем быть, чтобы допустить близкого человека до подобной гибели… У вас из ботинок пальцы торчат…

Пьяная женщина согласно кивала головою и дремотно лепетала:

— Да… из ботинок пальцы… это ты — справедливо… Подлец! я ему скандал сделаю… Потому… ежели ты муж… стало быть, в церкви венчан… содержи!.. Пальцы из ботинок… не можешь по закону!., терпи!