Жених царевны

ом. В ее больших темно-серых глазах явилось совсем новое выражение. Она теперь слушала царевну и вздыхала.

– Подумай только, ведь целый год прошел с того далекого вечера, – продолжала Ирина, – целый год я его не видала! И не было за это время не только дня, но и часу, чтобы не думала я о нем, не вспоминала. На миг один он был со мною, но кажется мне, будто весь век его знала и любила!..

Маша вздохнула при этом еще глубже.

«А я… – мелькнуло в ее мыслях, – ведь и со мной то же. Кабы она знала… только никто о том и никогда не узнает!..»

– А он… что с ним? – жаловалась царевна. – Ведь вот уж сколько времени мы ничего, как есть ничего про него не знаем. На Москве ли он еще или уже уехал?

– Ну, это-то мы знаем, – перебила Маша. – Говорят, вот и хочет уехать, да держат его, не пускают, в плену он… и все из-за своего упрямства…

– Да вот видишь! А ты тогда что говорила?

– Что же я говорила, царевна?

– Забыла, видно!.. Я-то не забыла. Ты ведь уверяла меня, что стоит ему повидаться со мною – и он откажется от своей еретической веры и крестится в веру православную.

– Да, это точно я говорила, – вспомнила Маша, – так и теперь повторяю то же. Сама поразмысли: кабы ты его попросила хорошенько, он бы и не смог отказать тебе, а ведь виделись вы тогда всего на одну малую минутку, ни слова не сказали друг другу.

Царевна покачала головой и горько усмехнулась.

– Нет, Машуня, видно, я ему пришлась не по нраву. Кабы так полюбил он меня, как я его полюбила, не выждал бы он этого долгого, тяжкого года; кабы любил он меня – не стал бы упрямиться. Он и думать обо мне позабыл, одно только и в помышлении у него, как бы выбраться отсюда скорей в свою басурманскую землю. Видно, там девицы лучше меня, больше ему по вкусу!..

– Ах, нет, нет, не говори так, царевна! Что такое мы знаем? Может, он истомился пуще нашего… пуще твоего, – поправилась Маша.

– Да пойми ты, пойми, Машуня, не могу я так больше жить – тошно мне, душно! Уж хоть бы один конец, а то что ж это такое?

Царевна замолчала и, не в силах будучи совладать с собою, залилась горькими слезами.

Маша глядела на нее каким-то особенным пристальным, странным взглядом, и все больше и больше сдвигались ее тонкие брови. Она, видимо, решилась на что-то. Вдруг она тряхнула своей русой головкой, в глазах ее загорелся прежний огонек.

– Ныне же я попытаюсь его увидеть, – прошептала она, бледнея и чувствуя, как от одной мысли об этом свидании застучало, забилось ее сердце, но не от страха, не от робости…

Остановились царевнины слезы, поднялась она с места, ухватила Машу руками. На лице изобразился ужас, но и в самом этом ужасе как бы светилась надежда.

– Что ты? Что ты? Опомнись! – шептала она. – После того, что было?… О двух ты головах, что ли?

Усмехнулась только Маша и тряхнула своей густой косой.

– Голова-то у меня одна, да и той не больно-то жалко. Коли пропадет – туда и дорога. Да нет, зачем пропадать.

– Ведь следят за тобою, Машуня, по пятам следят, сама знаешь, да и я