Снежные зимы

   Геннадий стоя просматривал газеты. Вдруг довольно хохотнул:

   — Ни одного слова о нем. Как корова языком слизала. А мои ребята все еще пьют, его поминая.

   — И ты с ними?

   — А я себя не отделяю от народа!

   — Ого!

   — Что — ого? — настороженно, почти с вызовом спросил зять.

   Иван Васильевич не ответил. Рассуждения Геннадия о политике удивляли наивной примитивностью и путаностью. Раньше Антонюку не раз становилось стыдно, что человек, живущий под одной с ним крышей, студент, мелет порой такую чушь. Потом научился пропускать мимо ушей политические благоглупости зятя, не обращать на них внимания. Последние события Ивану Васильевичу почему-то не хотелось ни с кем обсуждать, тем более с таким «политиком», как этот самодовольный инженер, приехавший с единственной целью — съесть вкусный обед, приготовленный тещей. Так давай, брат, про обед и говорить будем!

   — Не был бы ты скупердяй, так захватил бы по пути бутылочку. Глядишь, веселее обедалось бы.

   Геннадий хохотнул уже совсем иначе. Но в этом хохотке Иван Васильевич уловил смущение — все-таки ему неловко приходить каждый раз на тестеву чарку.

   — Деньги у Майи. Попробуйте выпросить у нее.

   — Кто ж это ее перевоспитал? Зять не понял.

   — Майя была щедрой девушкой.

   — Легко быть щедрой за отцовский счет! Иван Васильевич усмехнулся:

   — Дорогой зять! Ты высказал мудрейший афоризм. За него — с меня чарка! На Новый год.

   — Кабы сегодня, — разочарованно протянул зять, не уловив иронии. Но тут же весело хохотнул и полез в книжный шкаф, где стояли тома энциклопедии.

   — Поспорил с одним на коньяк. Когда царствовала Елизавета?

    Геннадий листал том, повернувшись спиной. Иван Васильевич разглядывал эту широкую спину, толстую шею, которую тот по старой моде, по-крестьянски брил. После окончания института зять как-то сразу раздался вширь. Иван Васильевич с иронией подумал, что парень прогадал на этом. Раньше донашивал его костюмы, чуть потертые, но из дорогого материала. Теперь его костюмы не налезают, из меньшего не сделаешь большего. И Геннадий должен покупать сам. Однако на дорогие, видно, Майя денег не дает. Носит самые дешевые — «не отделяет себя от народа».

   — Во гад, он выиграл. А я думал… — Геннадий озабоченно поскреб затылок. — Ведь я по истории имел пятерку.

   Вот эта его наивность тоже удивляла: если он по какому-нибудь предмету еще в школе имел пятерку, то ему казалось, что лучше его этот предмет никто не знает и не может знать. Как-то он совершенно серьезно сказал:

   — А что они знают, эти академики! Только деньги гребут.

   Иван Васильевич давно приметил, что Ольга стала побаиваться оставлять их один на один, тестя и зятя. Может быть, поэтому позвала:

   — Лада разрешила включить телевизор. Пожалуйста, прошу вас, товарищи мужчины.

   Лада сидела в кресле, равнодушная ко всей бытовой суете. Отца подчас пугала эта способность младшей дочери «выключаться». Только что была земная, веселая, шаловливая и вдруг — будто поднялась в космос, гамма-частицей в бесконечные просторы Вселенной. На экране два известных актера из кожи лезли вон, стараясь насмешить телезрителей. Но шутки их скроены из бородатых анекдотов, которые Иван Васильевич слышал еще в молодости. Смеялись Ольга Устиновна и Геннадий. Вдохновленный передачей, зять начал рассказывать свой анекдот.

   — Иван Васильевич, про пенсионеров — слыхали? Два старичка сидят в сквере. Поднялись… А тут ветер подул. Закачались, схватились друг за друга, чтоб удержаться на ногах. Потом один спрашивает: «А что завтра будем делать?» — «Если не будет ветра, к девочкам пойдем», — отвечает второй. К девочкам! Го-го!..

   Ольга Устиновна смотрела на мужа со страхом: ее обидела бестактность Геннадия, однако пробрать его не решалась. Чтоб успокоить жену, Иван Васильевич заставил себя засмеяться. Анекдот он слышал сто раз, сам рассказывал, зятя своего хорошо знал, а потому это его не задело. Но на хамство надо иногда тоже отвечать хамством.

   — Молодые, муж и жена, такие вот, как вы с Майей, долго думали, что подарить матери на именины. И наконец придумали: «Подарим ей самое дорогое, что у нас есть. — нашего первенца. Пусть бабушка тешится!»

   Зять хохотнул. Майя вспыхнула и вышла из комнаты. Ольга Устиновна укоризненно покачала головой:

   — Хоть бы детей не трогали в своих глупых анекдотах. Лада простонала:

   — О, бог мой, какое убожество!

   И хотя сказала она, вероятно, о том, что шло по телевизору, потому что тут же в сердцах выключила, но Ивану Васильевичу подумалось, что это — о них, и Ладины слова больно обожгли. Верно, убожество! Это преждевременное положение пенсионера помимо воли делает его мелочным, засасывает в трясину быта, семейных проблем, не стоящих иногда и выеденного яйца. Вместо того чтобы каждое утро узнавать, как идут работы по осушению Полесья, он должен интересоваться, был ли «желудочек» у Стаса, перед тем как отвести его в детский сад. Настроение испортилось.

   Кена, безотказный семейный сейсмограф, сразу же почувствовала толчки его души. Насторожилась, как испуганная птица. Хорошо, что в доме есть Лада. Недаром ей дали такое имя. Правда, и она часто портит настроение и делает это вполне по-современному, с использованием новейших достижений физики. Но. по сути, только она одна и может поднять настроение отца. Лада стояла у окна и читала стихи.

      В песне любой

     Отстоялась любовь.

     В каждой звезде

     Отстоялось

     Время везде.

   Всех заставила слушать с большим вниманием, чем слушали телепередачу. Даже Геннадия, который считал стишки детской забавой, а писателей — вралями.

   «Разве они пишут правду? Выдумывают все». Майя остановилась в дверях. Мать сидела у стола, по-крестьянски, по-старушечьи подперев кулаком щеку.

     А каждый вздох возник

     Сперва

     Как крик.

   — Госпожа литераторша, кто это? — спросила Лада старшую сестру.

   Майя пожала плечами.

   — Евтушенко, — уверенно ответил Геннадий. Ивану Васильевичу спазм сжал горло. Он смотрел в пол, не хотел, чтоб кто-нибудь увидел его глаза, влажные от умиления и гордости. Дитя мое! Сколько вмещает твоя маленькая головка! Зачем тебе еще эти стихи?

   — Гарсиа Лорка, — сказала Лада и предложила; — Давайте, интеллигенты, обедать.

   После обеда пришли гости. Нежданные. Без приглашения. Валентин Будыка с женой. Давно они уже не заходили просто так, на огонек. Ольга Устиновна не жаловала теперь Валентина, который когда-то, в первые послевоенные годы, чуть не каждый день заглядывал и в которого она тогда была даже немножко влюблена, разумеется, абсолютно тайно (у какой женщины не бывает таких тайн!). И хотя Будыка, не в пример другим друзьям, не отвернулся, не забыл, но заходил запросто все реже и реже. Это обижало Ольгу, горько было разочаровываться в близких людях.

   Но сейчас гостям обрадовалась. От души. За мужа. Они что ласточка, которая весны не делает, но является самой верной ее приметой. Может, наступит еще весна и у Ивана в жизни? Будыка — проныра, он первым доведывается обо всех переменах. Он на «ты» с министрами. Захотелось, чтобы мужчины по-старому хорошо посидели, побеседовали. Расчетливо вела она в последнее время хозяйство, но тут расщедрилась — послала зятя купить коньяка и шампанского. А когда тот принес, в надежде что и сам угостится, Ольга Устиновна тайком попросила Майю увести мужа в кино, чтобы не помешать беседе. Приказ жены — высший закон, и Геннадий должен был покориться.

   Мужчины сидели в кабинете. Милана Феликсовна помогала хозяйке варить кофе, готовить закуски. Ольга Устиновна не спешила, чтоб дать мужчинам поговорить с глазу на глаз. Гостья тоже не торопила, хотела побыть на кухне, чтоб все осмотреть, потому что кухня красноречивей, чем парадный стол, расскажет, как живет сейчас семья, какой у нее достаток. В то же время гостья показывала себя, свои наряды.