Том 4. Маски

— а не —

— треск половиц под подошвами тяпавшими: —

— пуча каменное, налитое страданием око и бросив пред пузищем ярко-кровавую кисть, из которой клевала зажженная свечка в проход, —

— прочесал толстопятый толстяк; лицо с зобом, болтавшимся, перекосилось от муки бросания толстого брюха; скакала в плечах седина, когда он прочесал коридором; и сообразилось: взгляд — умницы; вид — композитора, может быть: выбритый, розоволицый, в коричневой паре.

Чернило, не кровь, — на руках!

Никанор же Иванович — в угол, чтоб срам голоножия скрыть: еще скажут, что крадется он с ферлакурами к бабушке-Агнии.

Тут же был пойман с поличным Терентием Титовичем: пятно голубоватого спенсера бросилось прямо из двери, со свечкой в руках; и — с тючком перевязанных накрест бумаг.

— Вы?

— Я.

И с перепугу он выпалил: просто неправду:

— Желудочный кризис.

И пяткой прошлепал в уборную.

Тителев выждал, укрыв выражение глаз в разворошенно желтую, бразилианскую бороду.

— Попридержите язык пока… Шероховатости, — верткие глазки проехались в рябь коридорчика, — шероховатости всюду.

И, перевернувшись, бежал в кабинет. И бежали за свечкою зги. И стопа толстопятая: тяпала.

Еле осиливши лестничный винт, кое-как влез в штаны; мозг — враскоп: муравейник; дерг жил, дроби пальцев; и — туки сердечные; этот страдавший толстяк, пробежавший из стен и ножищей своей трепака отчесавший как бы в тарарыке машинного грохота — сон, отщербленный от смысла?

А Тителев — сон?

— Придержите язык, —

— было сказано, было воспринято твердою памятью, трезвым умом; кто он? В прах перетертый, чтоб с пылью московскою — выметнуться: из ума и из памяти?

Топы: он — в дверь; и — над лестницей свесился: это — толстяк, прочесавший в уборную.

К фортке, — проветрить себя.

Переискры огней из молчанья: вдали.

И, — как перепелиные крики — куда-то, откуда-то: в ночь.

Взлопоталася липа: под домом.

Шаги; фонарек закачался; Акакий Икавшев под ним; и — Мардарий Муфлончик; в руках у него чемоданчик; к глухому забору пошли — буерачником; там фонарек постоял; и — вернулся; Акакий Икавшев вернулся; Мардарий Муфлончик исчез с чемоданчиком.

Чудо?

— Где яйца? Спрятаны!

Вновь, как перепелиные крики, из ночи в ночь за переискрами слышались.

Утром пролеточка, затараракавши, встала в воротах; он слышал два голоса: доктор Цецос и Трекашкина; стало быть, — заночевали: где?

Что они делали?

Тителев — темная личность, скрывающая атамана фальшивомонетчиков и приложившая руку: к чему?

И себя оборвал: усомнился.

Как, Тителев?

Тителев — умница: полки, набитые Марксом; за шиворот выволок из Туркестана; глаза открывал на шпионскую организацию; все это — так; и, однако: в компании с этим отпетым мошенником.

Вспомнилось, — у Честертона [7]описано, как анархисты ловили себя, став шпиками; и как полицейские, бросившись в бегство от ими ловимых персон, — настигали: бежали, все вместе, — по линии круга.

Что ж, мина доверия, — крап, передержка, чтобы, усадивши в репейники брата, Ивана, с открытием, —

— брата, Ивана, —

— похерить:

открытие, — брата, Ивана; и — брата, Ивана! Тут — корень всего!

А насильственно вырванное обещанье молчать — паутина, которую выплел толстяк.

Осторожнее, брат, примечай!

Остается единственно: бегство — раз! С братом, с Иваном, — два! Повод? Его подыскать. А Ивану в виду обстоятельств подобного рода — продлить пребыванье в больнице; пускай там сидит; Никанор — сядет здесь; усыплять подозрения; вот положение: преподавателю русской словесности — сыщиком сделаться!

Что это значит?

Разыскивать след толстяка из гостиной; и — стало быть: эту гостиную взять под обстрел; во-вторых: изучить тот участок забора, куда уводил фонарек, где Мардарий Муфлончик из твердого тела стал — газ испарившийся; и в голове — рой стремглавых решений; вот только: харчи-то марчи; он на ихних сидит; и за ними ж подглядывает? Как же может он эдакую негодяину вымочить?

Вымочит: долг в отношении к брату ведь — есть?

Есть.

Так — вымочит!

Сухость сказалась с катанием вориков-глазок, когда поздоровался с Элеонорой Леоновной и отошел полистать преддиванный альбомчик; сигнув коридорчиком, носом — в гостиную: там — не толстяк?

Не толстяк.

Ну-те!

Элеонора Леоновна шла одеваться; Терентия Титыча не было; ерзает, видно, с фальшивой монетой своей.

Сиганул он в гостиную, странно оглядываясь; и рой мушек, как хлопья, на фоне рыжавого выцвета вился, так докучно жужжа, пока комнату он на коленях не выползал; носом — под ящик, под кресла; исследовать нечего; след негодяя — не видим; следы таракана открыл; неприятная комната — с мухами, с копотями над рыжавым кретоном.

Вдруг — шарк.

Пристыдил карапуз, Владислав: он приполз на карачках и трясся перед тараканами в пороге.

Едва ли не стал объяснять карапузу, зачем он тут ползает, но успокоился, этому не до него: что за гадости, — он придавил таракана!

Теперь — в буерак!

Переюрк

И закапали желчи на смоклую крышу: под оттепель; свистами сносятся сурики, листья; и крукает воздух сырой: воронье улетает над сиплой осиной сквозь синюю просинь: неясною чернью — в неясные черни.

На лысый подхолмик привстав, опустился в колючие кучи репейников, в сростени кустиков; цапкие лапки раздвинув, ощупывал доски забора: высок; и ясно, что не осилил Мардарий Муфлончик железные зубья; здесь след; здесь стояло весомое, твердое тело; здесь стало оно невесомым и газообразным; ага, — доски спилены: на перегибах гвоздей еле держатся, — две; отогнув, обнаружил проход в переулочек:

— Ловко!

И — нос в Гартагалов: пустой, так что можно нос выставить —

— юрк,

— переюкр, — выюрк,

— вьюрк, —

— под защиту доски, потому что пред тумбой, спиной на нее, лицом — в прорезь, стоял офицер с бороденочкой рыженькой, с присморком, при эксельбанте [8]; и шпорой бренча, свежей лайкой, белей молока, папироску выбрасывал; глазки, как рожки улитки, наставились на Никанора Иваныча с юмором: интеллигент на волне европейских событий в дыру за «проливами» лезет; что ж, — стреляной дичи не мало.

Ага, — не пролезешь!

А знать интересно, как выглядит эта лазейка снаружи; и гвоздь повернув, — и гвоздь повернув, —

— через Козиев Третий: —

— не сыщик — артист!

Но у входных ворот — в офицера, того же, — шляпенкой своей:

— Извиняюсь!

Опять офицер усмехнулся: де интеллигент — куда прет? Да и многие перли: за Львовыми [9], за Милюковыми: выйдут в тиражи, за Врангелем, — в Константинополе!

— Вовсе не стоит переть, — упрекнули глаза офицера; он носиком, с присморком, вынюхал: к Фефову перевозили капусту.

Всей статью знаком офицер.

И еще раз сцепились глазами:

— Вы ль это, Иван Никанорович?

Сухо Иван Никанорович скажет в ответ Никанору Ивановичу:

— Извиняюсь, — какой я Иван Никанорович! —

— чтоб не случилось

подобного казуса, частого в практике встречи с незнакомцами, принятыми за знакомцев, он — прочь, гребанувши рукой, на крутейшем винте переулка за изгородь, — дернулся на Гартагалов; и там под лазейкой поюркал, косясь на нее: доски — здорово пригнаны.

Вновь, загребая рукой пустоту, на крутейшем винте несся в — Козиев Третий; за ним, загребая рукой пустоту, кто-то несся, о ком мне не стоило б упоминать: паразитики, таксой оплаченные, или — шубная моль; вьется, — хлоп ее: нет; только желчь золотится на пальцах!

Где винт загибает на дом, номер два, из ворот — разодетая дамочка; широкополая шляпа грачиного цвета с полями распластанными, как грачиные крылья; и — черное, током, перо; и закрытое черною мушкой вуали лицо; офицер, цокнув шпорами, локти расставивши, — к ручке: мазурку отшпорить.