Операция Бассейн с подогревом

Тут голос его задрожал, сердце мое сжалось, и я проснулся в холодном поту.

Будь здоров, Сева.

Твой Витя.

12. ДЕДУШКИНА ДИЛЕММА

На третий месяц нашего пребывания в Америке, когда остальных членов семьи в квартире не было, меня вызвал на кухню дедушка Эмма и, чуть хмурясь, промолвил:

- Виктор, ты уже совсем взрослый парень и я надеюсь, с тобой можно говорить как со взрослым.

- Запросто, - отвечал я.

- Виктор, - продолжал дедушка, - мне, как ты знаешь, уже немало лет, но тем не менее есть и у меня кое-какие желания. Не угасли они еще у меня. Однако бывает так, Виктор, что желания у человека еще не угасли, а организм его остается к ним совершенно глух. И тут возникает своего рода конфликт. Ты понимаешь меня?

- Кажется, да, - ответил я без особой уверенности.

- Короче, я о мужском желании, - сказал скороговоркой дедушка.

Я прищурился, делая вид, что вникаю. То есть, я, конечно, догадывался, куда он клонит, но мне казалось, что вопрос этот не стоит у дедушки так насущно. И я решил потянуть время.

- Мужском желании чего? - спросил я.

Дедушка громко вздохнул:

- Мужском желании, чтобы внук у меня не был дебилом, Витя! Все тебе надо разжевывать! Я хочу себя чувствовать мужчиной. Я понятно говорю?

Я внимательно посмотрел на дедушку.

- А ты уверен, что обращаешься по адресу? Чем я тут могу тебе помочь?

- А кто мне тут может помочь? - сердито сказал дедушка.

- Дора Мироновна, например, может попробовать, - предположил я.

Дедушка презрительно фыркнул.

- А тебе не кажется, Витя, что если б она мне могла помочь, я бы этого разговора не затевал? Ты владеешь языком, Витя. Ты молодой. Не папу же с мамой мне втягивать в это дело! Мы в Америке, Витя. В Америке есть всё. Должны здесь быть и какие-то средства от... ну, ты понимаешь меня, и всякие там препараты для... ну и так далее. Ты же сам видел восьмидесятилетних старух за рулем? Почему же нельзя себе представить семидесятидвухлетнего старика в кровати с женщиной?

- Можно, конечно, - отвечал я опять без особой уверенности.

Я уже начинал подозревать, что дедушкино желание чувствовать себя мужчиной было так или иначе связано с желанием Доры Мироновны чувствовать себя женщиной. Она была лет на пятнадцать моложе дедушки, одевалась не по возрасту ярко, кокетничала налево и направо, и издалека, со спины, была очень еще ничего. А кроме того, в трех кварталах от нашей квартиры в Квинсе находился полузаброшенный порнографический кинотеатрик, куда Дора Мироновна заглянуть, быть может, и не отважилась бы, но на афишки которого плотоядное свое внимание наверняка обратить уже успела. И воображение ее, вероятно, от этого распалилось. И тогда она решила во что бы то ни стало разбудить в дедушке мужчину. Но мужчина в дедушке спал очень крепким сном. А может быть, всё было не так. Но как бы оно ни было на самом деле, лишние вопросы деду я из деликатности решил не задавать, а вместо этого неуклюже пошутил:

- Ага! Так вот зачем ты нас тащил в Америку! Преследовал свой мужской интерес. Теперь мне все ясно.

Дедушка только хмыкнул в ответ, в ставил в рот сигарку (за наш первый американский месяц он перепробовал чуть ли не десять видов разнообразных табачных изделий и наконец остановился на каких-то вонючих сигарках, которые продавались с маленькими мундштуками), потом прикурил эту сигарку от плиты, затянулся, и произнес, выпуская дым:

- Зачем я тащил вас в Америку - со временем ты сам поймешь и, может быть, даже оценишь. Но благодарить тебе будет уже некого. А пока что у тебя есть реальный шанс сделать доброе дело для дедушки. Вот и всё.

Изображая наплыв чувств, я скорчил плаксивую мину, прижал к глазам салфетку и несколько раз всхлипнул, а дедушка Эмма легонько щелкнул меня по лбу и, качая головой, сказал:

- Вот дурень у меня внук.

Помолчав, он добавил:

- Ну что, поможешь деду?

- Помогу, помогу, - сказал я и пообещал в ближайшее время накупить побольше газет и журналов, где, как я полагал, могла содержаться интересующая нас с дедушкой информация.

Письмо третье

Дорогой Сева!

Сны в один конец напоминают ту голубку, что старик Ной выпускал из ковчега, дабы определить, кончился ли потоп. В какой-то момент она не вернулась, и тогда старик смекнул: нашла птаха сухое место.

Черкнул бы ты, что ли? А может, тебе ничего не снится?

Недавний сон:

На курорте, в городе, напоминающем Батуми, под сладкие звуки Пьехи, дедушка Эмма знакомится и предается разврату с врачом-окулистом по средам и пятницам, а с ухо-горло-носом - по четвергам и редко-редко по субботам. На остывающем предзакатном песке - раз, на балконе в шезлонге - два, на полу неприбранного номера гостиницы "Международная" - три.

На пароходе изгаляются и строят из себя крупных интеллектуалов: какая-то шатенка из-под Улан-Уде и еще один тип с киностудии Горького. Шатенка познакомилась с типом на курорте, напоминающем Батуми и попросила помочь ей против загара. У типа это вылилось в необузданное чувство. В профиль он - вылитый Сипатый, фаса у него почему-то нет. Шатенка только дружбы от него хотела, секс у них сам собой выскочил.

На параде застигнуты врасплох проливным дождем: я и дедушка Эмма. Мокрые, шлепаем по лужам, ну и дела! Брызги, крики, флаги! У деда под носом капелька (дождевая или персональная?) Дома покойная бабушка: полотенце, чай с лимоном. Только бы не заболеть.

Я сижу на табурете, горло обвязано чем-то, и пишу в блокнот: "Вот сидю я на табурете, горло обвязано чем-то, и на бумажку выплескиваю свои измышления куцые".

Обрубок первый: шоколадный торт, на нем желтым кремом на всех языках мира: "С приездом, Витечка!!"

Чуть погодя, Витечка за столом во фраке, а где-то рядом мелькает тело женщины с грудью, усыпанной алмазами! алмазами! Зовут ее Дора Мироновна, и она почему-то гинеколог.

Обрубок второй (а обрубками я окрестил их за незаконченность ихнюю, таким снам в общественном транспорте места уступать положено; они словно беременные-дети-инвалиды: незрелые, на костылях, неповоротливые до смешного, но глядишь - и разрешатся двойней, и соски их молоком нальются, глядишь - и подрастут незаметно, и пойдут в первый класс, глядишь - и приосанятся они, и подбоченятся, а то и нахохлятся, костыли свои ненавистные на пол побросают, и весело переругиваясь и толкаясь, двинут к выходу - скоро их остановка, не пропустить бы!): "С днем рождения!!" заорали все, как один. Я на табурете (и опять этот липкий, недавно крашеный дедушкой табурет), читаю "Белеет парус" наизусть, без запинки. Заканчиваю громким шепотом: "Как будто в буре есть покой", и подтягиваю некогда белый гольф. Все дружно аплодируют. Дора же Мироновна опять весьма нарядна. Она мне вроде недавно умершей бабушки, но не совсем. Иногда без видимой причины она называет меня "извергом". Я четко не знаю, что это, но судя по выражению ее лица и трясущемуся подбородку, "изверг" - слово ругательное. Ругательное, как что? Как недавно усвоенная мною "пизда"? Нет, пожалуй, не такое ругательное, меньше.

Обрубок третий: обрубок-предощущение: Когда мне будет лет сорок или около того я засяду за повесть о себе. Ибо сказано было: мы еще споем песню о тех людях, что ее написали. Значит, писали о себе. Исполняли о других (ну и немножко о себе), но писали - точно о себе. А слова в песне были вот какие: и-эх, уподобиться бы мяте, и хорошо пахнуть, когда тебя разотрут.

Пиши мне письма, голубчик.

Твой Виктор.

13. ПРИЕХАЛИ!

Значит так. Покупаю журналы: Playboy, Penthouse, Oui, Forum. Долларов десять на всю эту музыку трачу, если не больше. Потом сижу с дедом на кухне поздно вечером и, стараясь не шуметь, внимательно изучаю рекламы разнообразных препаратов и средств для восстановления потенции, просматриваю брошюры, обещающие достижение неземных наслаждений, длящихся бесконечно долго и так далее. Иногда дедушка Эмма останавливает меня, чтобы обменяться впечатлениями о той или иной фотомодели. Я прошу его не отвлекаться. Но дедушка отвлекается. И меня это начинает доставать.