Все отношения (СИ)

- Застенчивость Зои равна ее привлекательности, - заговорил Аллот, хэ-хэ! Во всех отношениях она прогрессирует, но в смысле застенчивости совершенно неподвижна. Сравнение, о только сравнение: если бы у ее застенчивости были ноги, или колеса, то ноги эти, или колеса были бы как вросшими в землю! Увязшими в глине! Какой там в глине, - в цементе ! Но ноги и колеса ее других качеств, и недостатков... скажем свойств! действуют прекрасно, и именно из-за этого я и решился взять ее с собой. Ваше знакомство будет плодотворным! Уверен! Убежден!

Посмотрев внимательно, я заметил, что Зоя не только не лишена привлекательности, но даже соблазнительна. Светло-золотая кудри не совсем соответствовали глазам, довольно темным, не то синим, не то зеленым. Лицо ее было круглым, со слегка выдававшимися скулами, щеки - румяные. Широкое, легкое пальто не позволяло судить о степени совершенства сложения. Но все-таки можно было угадать, что она стройна.

- Я совершенно не застенчива, - сказала она, глядя мне в зрачки.

Как только мы оказались в бюро, Аллот затараторил:

- Она уклоняется от правды. Она почти притворяется. У меня не было никакой причины сочинять, что она застенчива. Кто мог бы от этого выиграть? Я говорил сущую правду... И готов ее повторить: Зоя Малинова застенчива, и это всегда ей мешало, и продолжает ей мешать. Она отличная декораторша. У нее и вкуса и умения сколько угодно, и все это пропадает даром, из-за застенчивости.

И, удобно устроившись в кресле, продолжал:

- Уверяю вас, что ее робость ее главный враг! Не будь так, она, вероятно, была бы уже известной женщиной. Не всемирно {35} известной, конечно, хэ-хэ-хэ! Но известной в кругах прикладного искусства. И уж конечно отлично зарабатывала бы! Вы любите шоколад?

- Умеренно, - сказал я. - Видите эти плитки? Это новый сорт, который мы выпускаем в продажу. Нам удалось найти формулу мягкого и горького шоколада, совсем особого вкуса, для знатоков.

Очень оригинальный шоколад. И теперь мы ищем оригинальную упаковку.

- Ну вот, - так и подхватил Аллот, - опять таки и еще раз: ну вот! Смотрите: оригинальный шоколад, который надо выбросить на рынок. Но он еще без рубашки! А декораторша, против него сидящая, готова ему сшить рубашку! Не даром я вам сказал, что я немножко литератор! Литераторы всегда ищут совпадений, вообще чего-нибудь такого, что стоит описывать, что отличается от обычного течения дней нашей жизни! Не повторять же содержание будней? Не воспроизводить же письма, которые диктует промышленник или банкир, или распоряжения унтер-офицера, или зазывания уличного торговца? Интересное начинается только там, где нормальное прерывается. Пока банкир диктует письма, что в нем толку? Он наживает деньги, вот и все. Но когда, закрыв свой банк, он идет в притон курить опиум, или подсматривать в щель, чтобы убедиться, что его жена изменяет ему с главным счетоводом, или со швейцаром, то дело становится другим. Только что получилось совпадение. Шоколад, которому нужна рубашка, и портниха, готовая ее сшить! Директор, от которого зависит поручить или не поручить портнихе шить рубаху, и портниха, от которой зависит согласиться или не согласиться шить! И от того, как протечет этот разговор, и от красоты будущей рубашки, зависит или триумфальное шествие нового шоколада, или его бесславная кончина. Видите: будучи литератором можно оживить, одухотворить самое обычное обстоятельство!

- Ради Бога! Леонард! - проговорила Зоя.

Как раз зазвонил телефон.

- Мадемуазель Шастору, - сказала стандардистка. Несколько стесненный присутствием Аллота я попросил дать соединение.

- Я только что получила письмо от квартирантов, - услыхал я голос Мари. - Они сообщают, что все их планы изменены, и что они в провинцию не едут. Я очень, очень огорчена.

- Не надо огорчаться, прошу тебя: не огорчайся! Наверно это можно будет еще устроить.

- Это Мари? - перебил Аллот. - Что случилось?

- Приезжай поскорей, - продолжала Мари, - я совсем в грустях.

- Уверяю вас, Леонард, - шептала Зоя, - что все эти ваши истории рубашек, портних и шоколада...

- Не грусти, прошу тебя, - говорил я, в трубку. - Ты знаешь, что я все умею устраивать. Устрою и это.

- Умоляю, не задерживайся... Я все приготовила, и у меня все {36} из рук вырывают. Единственный подарок! Мой единственный тебе подарок!

- Я сейчас уезжаю. Я сейчас буду у тебя... Затем, обратившись к Аллоту, я предложил ему назначить новое свидание.

- Все, что вы только что продекламировали касательно шоколада, меня заинтересовало, - прибавил я.

- А? Очень счастлив.

- Не в прямом, а в косвенном смысле.

- Косвенный смысл иной раз значительней прямого, - зачастил он. - У прямого смысла и результат прямой. Намеки, недоговоренности позволяют приходить к выводам, которые можно уложить в разные мерки, а разных мерок всякий держит в запасе очень много.

Косвенный смысл полон возможностей. Прямой смысл...

- Прямой? - перебила его Зоя, почти зло.

- Прямой смысл это действие равное противодействию. Это неинтересно.

- Как бы там ни было, - вставил я, - поводом для нашей встречи, в моих, по крайней мере, мыслях, будут намеки и вскользь вами сказанные слова о ваших литературных усилиях. Но не шоколад.

- Виноват, виноват... я именно в литературном тоне говорил о шоколадной рубашке. В поэтическом даже. Хэ-хэ.

- Хотите в будущую пятницу в шесть вечера? Вы заедете за мной и мы совместно отправимся пить виски?

- Хорошо, - согласился он, покорно. - Но Зоя? Надо ли мне ее взять с собой?

- Всегда буду рад видеть Зою, - ответил я, с галантностью, - но мне кажется, что предмет нашего будущего разговора касается только нас.

- А как же насчет шоколадной рубашки?

Декорацию наших упаковок я, до сих пор, поручал давно мне известной рисовальщице и поводов для перемены не было. Не знаю, какому я подчинился импульсу, какая и куда протянулась от этой секунды нить и с какой, еще не родившейся секундой меня связала, - только я ответил:

- Зоя может принести набросок сюда. Сколько дней вам нужно чтобы его сделать?

- Дня два, три. Скажем, четыре.

- Как только он будет готов, приходите в девять утра. Я скажу, чтобы вас провели ко мне.

Я встал. Они распрощались и вышли.

10.

Я застал Мари в слезах. Я не знал, что сказать, тем более, что повод для огорчения мне казался недостаточным. Я даже подумал, что {37} необычайная чувствительность Мари и ее нервы должны быть не при чем, что на этот раз она жертва неизвестных мне совпадений, тяжести которых не смогла вынести. Глядя на ее вздрагивающие плечи, что-то бормоча об увеличении предложенного за квартиру отступного, я чувствовал, что иду по пути ложному, что у таких практических шагов, в ее глазах, настоящего веса быть не может.

- Я знаю, что все кончено, - шептала она, сквозь слезы. - Единственный подарок, который я могла тебе сделать, у меня вырвали из рук!..

Присев рядом с ней, я тихонько гладил ее волосы, нежно целовал мокрые щеки и повторял:

- Мари, милая Мари, милая моя Мари...

- Мне кажется, - промолвила она, еле слышно, - что если так вышло, то это плохой признак, что это навлечет на нас несчастье...

Как опровергнуть, как разрушить такое расположение мыслей? Не споря же, не выдвигая цепь логических доказательств?

- Я знаю, что я суеверна, - продолжала она, - и знаю, что это глупо. Но это так, и себя переменить я не могу.

- Не плачь, не плачь, моя Мари милая, ведь ты моя, и будешь еще больше моей, будешь совсем моей. С тобой мне будет хорошо не только в какой угодно квартире, но и в пещере, в лесу, в пустыне... Ничего от тебя, кроме тебя самой, не хочу.

Но она не слышала. Она точно к чему-то присматривалась, точно что-то видела.

- Анжель, - прошептала она, закрывая лицо руками. И напрасными были мои повторные утешения.

- Нам надо разойтись, пока еще не поздно, пока еще ничего не было, бормотала она.