Христос пришел

За ними - неудачная женитьба, развод. Безрезультатное топтание по редакциям, около литературные пересуды по издательским коридорам с табачным чадом. Планы поблекли. Мэтры перестали узнавать, да и надоело просительно топтаться перед ними. Остались сиротское именование литератором, редкие командировки от журналов в провинцию в поисках положительных образов советской действительности.

Со смехом Фердинанд часто рассказывал о начальнике отделения из Рыбинска, который привадил его рыбалкой да охотой. Покашливая булькающим смешком, пуская витые клубы дыма, Фердинанд говорил: "А после первой бутылки майор, стуча ритм сжатыми кулаками по крышке стола, кричал: "Артиллеристы, Сталин дал приказ". Лицо Фердинанда страшно искажалось, изображая гримасу майора, глаза безумно выпучивались, заполнялись диким буйством, и он сам уже кричал, не видя косых изумленных взглядов прохожих: "Артиллеристы, Сталин дал приказ".

Прошлой осенью он и Елисея вытащил на охоту. Сначала была предрассветная электричка с холодными сквозняками, помятыми лицами ранних пассажиров. Потом автобус - и тлеющая будущим утром глухая тишь. Ватная муть облачной пелены, налегающей над полем, серой кромкой осеннего неба. Казалось, рассвет так и заглохнет в толще облаков...

Елисея окликнули, и он очнулся, увидел жену Фердинанда, рядом с ней высокую худую старуху в черном и такой же худой пожилой мужчина, державший старуху под руку.

Они пошли к больничному моргу. Потянулось ожидание, он несколько раз прочитал хамское объявление о том, что "трупы выдаются" с такого-то по такой-то час, кроме воскресения. С выдачей трупов администрация не торопилась, и в комнате становилось все теснее от родственников, прибывающих к раздаче.

Наконец подошла их очередь. Тело Фердинанда уже не казалось таким большим, сизая желтизна смерти залила лицо. Энергия жизни, исчезла, вытекла - глаза потухли и вмялись, оплыли тяжело щеки и застыли. Смерть раздавила Фердинанда..

Когда надо было идти поднимать гроб, Елисей почувствовал, что его трогают за рукав. Перед ним стоял низенький полный мужчина с пухлым круглым лицом, на губе у него блестел пот, глаза с безразличным интересом были устремлены на Фердинанда.

- Отчего он умер? - шепотом спросил мужчина.

Елисей открыл рот, чтобы ответить, но как он мог вместить в слова почему жил и что стало с Фердинандом...

- От жизни, - наконец буркнул Елисей. Уже отворачиваясь, он видел, что мужчина с понимающим видом качал головой.

Автобус медленно выкатил в ворота и побежал по шоссе за город...

Когда они с Фердинандом в тот осенний хмурый денек добрели до леса, Фердинанд, присев на поваленное дерево, сказал, тяжело отдуваясь, смахивая рукой пот с лица, что для охоты уже не годится.

- Извини, - хохотнул он. - Но когда ты еще увидишь, - он махнул рукой, словно распахивая перед Елисеем поле с поникшей рыжей травой, сквозную стену леса, заваленного мокрым листом, тусклую дымку сырого воздуха, стынущего в ожидании снега. - Постреляем, - он похлопал по прикладу ружья. - Раньше я с собакой охотился. Была отличная собака. Даже майор из Рыбинска упрашивал продать. Чего только не сулил. - Фердинанд раскурил сигарету, покашлял, окутываясь дымом. - Нога у нее сохнуть начала. Знакомый ветеринар говорил, давай усыпим или застрели. Отказался я усыплять. Поехали за город. Вот, такой же лесок, - дым облаком вырвался у него из ноздрей, туманя глаза, - полянки. Наставляю ружье, а пес грустно так смотрит в глаза, хвостом повиливает: мол, не шути, друг... Я курок давлю, а он: тяв, - и так тоскливо, тихо завизжал, как заплакал... Домой вернулся инфаркт. Первый инфаркт.

Он долго расплющивал о бревно окурок, потом тяжело встал. Они побрели по раскисшей земле вдоль леса. Небо наконец высветилось, воздух прояснел, и взглядом можно было охватить край поля, за ним сереющие изломы пашни, черную кромку дальнего леса. Краски осени угасли, как угли костра. Жар лета давно остыл, серая, темно-бурая гамма царила на всем.

- Вот ты - художник, Елисей, - сказал Фердинанд и остановился, - скажи, пожалуй, почему природа столь выразительна, что ли, в каждой, ну, мелочишке, в каждый момент, даже не приглядный. Смотри, - он повел рукой. - Смертушка, тление повсюду, а как за душу берет. Скажи... Сколько краски вашему брату надо извести, чтобы хоть отдаленное нечто изобразить? Ха-ха, - закашлялся веселым смехом Фердинанд. - Я тебе скажу. Потому, что природа - от Бога. Мы с тобой, черт с ними с марксистами-материалистами, так уж и быть от обезьяны, но природа - от Бога. А когда доходит до тебя красота, гармония природы, Бога, вот тогда ты соприкасаешься с ним. И чем больше ты способен почувствовать совершенство, тем ближе ты к творцу всего. А ты художник! - Фердинанд поднял палец. - Ты учишься говорить, - он перешел на шепот, указывая на небо, - на языке Бога. Какая тишина! - Фердинанд замер, прикрыл глаза, его лицо, обращенное вверх, с улыбкой внимало чему-то.

Он сделал шаг по вязкой глине и снова остановился.

- Ах, проклятая глина, вечно вязнут в тебе хорошие мысли.

Елисей давно догадался, что Фердинанд потащил его на охоту из соображения, чтобы было кому помочь, если вдруг ему не хватит сил. Елисей не злился на него. Хорошо было оказаться под бескрайним небом, пусть даже затянутым облаками, среди тишины, молчания трав, деревьев. Здесь царило вольное дыхание, которого лишены на смрадных городских улицах. Отсюда и напряженность, скованность, раздражение и злоба.

- Не могу понять, - проговорил тихо Фердинанд, - зачем мне досталось жить в октябре сорок первого? Если б сам не согласился, меня бы отец ни за что не завернул бы. Упрямый был. Трупы видел, следы бомбежек. Хоть бы что. Дружок мой сразу притих, передо мной храбрился. Ночевали в одной деревне. Изба низенькая, душная, грязная. Сон ужасный. Будто идем колонной - ополченцы наши. И все на меня смотрят. Идем, а ноги вязнут в жиже вязкой. Все глубже. Медленно так. Все равно идут. Уже понимают, что задушит сейчас, а вокруг белые лица, на меня смотрят. Я кричать стал: "Назад!" А они идут, барахтаются, руками гребут, но двигаются вперед. "Назад!" - кричу изо всех сил... Проснулся, еле отдышался. А тут отец стоит, бледный, улыбается. Вот и хорошо, говорит, что вернуться решил. Я спрашиваю: когда? Да вот, сейчас же с тобой разговаривал. Ты и сказал, согласен. Что меня удержало? - Фердинанд глубоко втянул воздух, глядя в светлое небо. - Промолчал. Согласился... Ни отца, никого больше из них я не видел. Исчезли. - Фердинанд повел взглядом по полю, леску. - Как растворились... А дружок мой спился после войны. Школу закончили, чуть полегчало, жизнь наладилась, тут он, как по рельсам, в тупик.

Они зашагали вперед, хотя Елисей знал уже, что идут они без всякой цели, куда дорога выведет. Пройдут поле, минуют лесок, а там повернут на шоссе и будут ждать автобус.

- Иногда приходит мысль: что же должен был сделать? - прервал молчание Фердинанд.

- Надо было поехать на великую стройку, построить какую-нибудь плотину, запузырить огромное вонючее водохранилище, - перечислял Елисей, пока Фердинанд не хмыкнул.

- А что? Может, если бы тогда выполз я перед строем. Да понес бы эту чушь. Может, обрадовались бы они. Командир бы точно похвалил. - Фердинанд задумался. - А что бы сказали те, что во сне тонули? Вот-вот захлебнутся...Им ли толковать про плотины? Их тогда, как в древнем Египте, рабы, зэки строили.

- Фердинанд, - сказал Елисей, представив смертную белизну лиц. - Лучше бы им сказать, что женишься ты на доброй, красивой девушке, вырастишь сына и дочку. Выучишь их добру, построишь дом и проживешь в счастье.

- Ни детей, ни доброй девушки, ни дома, - Фердинанд говорил задумчиво, не глядя на Елисея. - Добра было мало... Выходит, обманул их.

Он покачал головой, и дальше они шли молча, каждый занятый своими мыслями. Фердинанд распахнул куртку, ему всегда было жарко. Он шумно дышал и тяжело ступал по раскисшей земле. Елисей уже давно нес на плече его совсем не нужное ружье. с горечью думал о том, что, казалось бы, какое простое дело: вырастить детей, вдохнуть в них добро, наконец, просто прожить в мире, ну хотя бы не в счастье, так в радости, пусть даже небольшой - неимоверно сложно, недостижимо! Можно строить магнитки, всякие гэсы, громоздить в космос железо, а за этим - грязь, рвань, дерьмо, предательство и подлость.