Семь дней творения

- Доктор-то... Петр Петрович... Того... Сам себя порешил. Вот, какие дела... Порошками...

Несвойственная ему ранее растерянность буквально преобразила его. Перед Вадимом, исходя тоскливым томлением, переминался с ноги на ногу старый и давным-давно раздавленный жизнью человек с пепельно-серым, опутанным частой паутиной морщин лицом.

- Надо думать,- искренне посочувствовал ему Вадим,- не впервой тебе?

- Да было... Видал... Не единожды... Только кажинный раз все муторнее... Уж коли такие, чего ж тогда мне-то делать? Хоть сейчас в петлю.

Сгорбившись и заложив руки за спину, он медленно пошаркал между коек к окну и застыл там недвижно, как бы отгородив себя от всего того, что происходило у него за спиной.

В уборной Вадим неожиданно столкнулся с Ткаченко. Тот, никогда до этого не куривший, задумчиво втягивал в себя дым дешевенькой сигареты.

- Удивляетесь? - Судя по тону, каким был задан вопрос, старик тоже знал обо всем. - В лагере я курил. Иногда облегчает. Тем более, что я, кажется, решился. - Впалые щеки его, втягивая дым, ходили ходуном. - От себя нигде не отсидишься. Там все-таки со мною рядом будет родная душа... И кто знает, может быть, её можно унести на подошве своих башмаков... эту самую родину. Слишком мало от нее осталось.

- Я рад за вас.

- Вы это серьезно?

- Вполне.

- Спасибо. Только еще выпустят ли?

- Но ведь обещали. Какой тогда смысл пересылать вам посольскую бумагу?

- Ах, молодой человек, молодой человек, вы еще очень плохо знаете свое государство. - Поднимаясь, старик аккуратно погасил окурок, бросил его в мусорницу и шагнул через порог. - Обещали! Они много чего вам всем обещали. Вам! А я так для них вообще не в счет...

Мимо курилки, еле двигая валенками, прошла тетя Падла и каждый шаг её был отмечен тяжестью и апатией. Кто-то в дымном чаду посожалел ей вслед:

- Переживает.

Голоса из разных углов поддержали:

- Сломалась баба.

- Еще после Телегина.

- А теперь совсем.

Поздним вечером, забившись подальше от любопытных глаз и воровато оглядываясь, Вадим вынул из кармана и перелистал записную книжицу покойного доктора. И что-то оборвалось в нем сразу, обуглилось: все сто двадцать листочков в мелкую клеточку оказались девственно, без единой отметины, чисты: "Кинул ты мне, Петр Петрович, на прощанье камушек из-за пазухи!"

XIV

В это субботнее утро Вадим проснулся с явственным предчувствием события. Это ощущение не покидало Вадима в течение всего утра, и когда, вскоре после обеда, из коридора выкликнули его фамилию, он, не стесняясь, опрометью бросился к выходу. В прогулочный двор его выпустила сама тетя Падла, хмуро понапутствовав его с порога:

- Особо не разгуливай. Время позднее.

Ломкие листья тополей, оттененные резким предвечерним солнцем, чуть слышно позванивали вдоль круговой дорожки, и это грустное их позванивание сопровождало Вадима от самого порога.

Он увидел Наташу сразу, едва выйдя в прогулочный двор. Она стояла спиной к нему в самом углу сада, и ветер, устремляя вперед подол ее зеленого пальтеца, ваял из нее что-то летящее и невесомое. Стук садовой щеколды заставил девушку вопросительно обернуться, взгляд ее остановился на нем, и вот она уже зовуще потянулась к нему, но с места не сошла, а только едва заметно кивнула: "Я - здесь".

- Я ждал вас, Наташа,- от волнения он еле выговаривал слова,- знал, что вы придете.

- Вас папа предупредил?

- Он не сказал кто, но я верил, что это будете вы.

- Меня папа просил.

- Спасибо.

- Я к вам по делу.

- Все равно спасибо.

Куцее дворовое солнце уже стягивалось к едва оперившимся вершинам тополей. Наташа, зябко поеживаясь, втягивала худенькую шею в воротник пальто и судорожно позевывала. И все в ней, от дешевых "лодочек" до легонькой косынки над упрямой чёлкой, вызывало сейчас в Вадиме чувство пронзительной, чуть ли не обморочной жалости. Но ничто в ее облике не располагало к ответному движению. Его словно бы и не было рядом с ней вовсе. Уйди он, она бы и не заметила, продолжая все так же судорожно позевывать и зябко втягивать худенькую шею в воротник пальто.

- Замерзли? - трепетно коснулся он её локтя. - Может, походим?

Она покорно двинулась рядом с ним. После недолгого молчания сказала, словно сама все давно за него решила:

- Уйти вам надо отсюда.

- Куда, Наташа?

- У папы еще живы родители. И отец, и мать. - В её деловитости было что-то трогательное. - Под Москвой живут. Почти в самом лесу. У них и отсидитесь, пока искать перестанут.

- Это что же, Егор Николаевич придумал?

- Да, он.

- В моей униформе дальше первого встречного не уйдешь.

- Нюра поможет. У неё дома папины летние вещи. Вы с ним почти одного роста. Нюра...

- Тетя Падла! - Его даже в жар бросило. - Сама тетя Падла?

- Нюра! - строго повторила девушка и осуждающе посмотрела на него. Нюра вас и выпустит ночью.

- Не заблудиться бы,- его уже била лихорадка предстоящего побега,село большое.

- Нюрин дом прямо на повороте к шоссе, окна с зелеными наличниками. На электричку не садитесь, голосуйте при дороге, довезут... Только не забудьте: Кривоколенный шестнадцать, квартира шесть...

И словно боясь, что он сможет удержать её, она почти побежала наискосок через двор к калитке, ведущей в отделение. Вадим машинально сделал несколько шагов за ней и долго еще смотрел вслед маячившей сквозь листву кустарника вдоль изгороди быстрой фигурке девушки, какую - что там скрывать! - он уже любил тихо и благодарно.

Время текло с мучительной медлительностью. О сне, хотя бы коротком, нечего было и думать. С усилием смежив веки, лежал Вадим, чутко прислушиваясь к окружающему. Вот дежурный санитар не спеша обошел палату, пересчитывая своих подопечных. Вот, с кряхтением повозив-шись, затих его сосед по койке Горшков. Вот едва слышно - раз, два, три,- перекликнулись выключатели. Матовые контрольные лампочки сгустили полутьму до предела. Тишину прерывали только храп и бредовое бормотание в разных углах палаты.

- Лашков! - скорее выдохнула, чем сказала старшая сестра, легонько теребя его за плечо. - Пошли.

Мимо спящего на лавочке санитара, по едва освещенному коридору тетя Падла провела Вадима в кабинет заведующего. Окно в кабинете было полуоткрыто. На резком свету потолочного плафона лицо Нюры выглядело еще более отечным и вытянутым. Но большие темные глаза её навыкате были тронуты горькой и неизбывной грустью, и, раз взглянув в них, Вадим признался себе, что и здесь рязанский мужик Митяй Телегин оказался внимательней и прозорливей его.