Похождения Шипова, или Старинный водевиль

- Отчего же в ы угощаете? - говорю. - Уж лучше я. Для меня большая честь угостить вас... Мне ведь ничего не стоит... - А сам думаю: на черта я ввязываюсь, когда у самого ни копеечки? Хорош я буду, да и Мишель хорош пожалел мне денег. Теперь опозорюсь - и конец.

Но слава богу, граф человек благородный, от своего отступать и не намерен.

- Нет, - говорит, - как же так? Это для меня большая честь угощать вас, как совершенного мастера...

Сидим, пьем, я редечкой закусываю... Попили, отдохнули, одеваемся, выходим. Граф - в карету.

- А ваша где? - спрашивает.

- Да я отпустил, граф...

- Может, сядете со мной? Мне будет приятно.

- Премного благодарен. Я, знаете, после гимнастики люблю пройтись...

И укатил.

- Ну и что? - спросил Шипов. - Что же дальше?

- Приглашал в гости...

- Когда?

- Да когда захочу. "Заходите в любое время, говорит, всегда буду рад. А то мне скучно".

"Хват!" - подумал Михаил Иванович с насмешкой, а сам все ждал вопроса от компаньона: а как, мол, он, Шипов, устроил свои дела? Но Гирос, возбужденный собственным рассказом, и не пытался расспрашивать, а Шипов на рожон не лез. Считая, что начало положено и что перспективы весьма радужны, они решили поужинать, благо прогулка разгуляла аппетит.

И вот они завернули в первый же трактир, спросили себе водки, кислых щей, вареного судака. Разлили, чокнулись.

- Ну, с богом.

- С богом, с богом, Амадеюшка. Ля фуршет полный. Теперь завтра пораньше и забеги к нему, компрене...

Постепенно все входило в свою колею, налаживалось. Этот Гирос волшебный мужик, думал, хмелея, Шипов.

Так это он все прикидывался, так все в дурачка играл, зубы белые показывал, а вот тебе и зубы, гляди-ка!

К полночи они совсем порастряслись. Денег не оставалось. Нос у господина Гироса удлинился, налился, еще сильнее полиловел, и Шипову казалось время от времени, что компаньон придерживает нос руками, чтобы не слишком отвисал. На хмельную голову легче почему-то думалось, и Михаил Иванович рассуждал о том, что теперь ему, при таком-то компаньоне, и вовсе без надобности наниматься в нумерные.

Проснулись они поутру на полу в комнате Гироса. Спали в обнимку прямо на досках.

- Ну, Мишель, - захохотал Гирос, - удружил ты! Все косточки болят... А я привык в постельке, в постельке, черт возьми, спать, в постельке!

Он выбежал куда-то, вернулся снова, утирая с губ молоко.

- Ох, ну, теперь, кажется, можно жить, и дворняга от молочка не отказывается...

- Откуда ж молоко, мон шер? - спросил Шипов.

- Это, видишь ли, хозяйка, старуха несчастная, выдает мне кружку молока на день - и ни капли больше. Стерва!

- Вот бы ты мне полкружечки и принес бы, тре жо-ли... Ну?

- Да было-то всего полкружки, - сказал Гирос. Шипов посмотрел в его улыбающееся лицо, в черные большие, добрые глаза, в которых вдруг промелькнул маленький огонек недоумения, и отворотился, махнув рукой.

- Ну, Мишель, - засмеялся Гирос, - побойся бога. Или ты поверил? Я дую черт знает что, а он верит! Да какое же это, к черту, молоко, когда вода! Вода, брат, вода. Ну, хочешь, налью тебе воды?

Он говорил так уверенно, с такой страстью и даже отчаянием, что Шипову стало стыдно, и он поверил, и захотелось воды, простой холодной воды - унять пожар души и тела.

Гирос тем временем сел на стул и уставился в окно. Раннее утро играло на его лице, но глаза компаньона были печальны и тусклы, а губы горько изогнулись. Большой лиловый нос тянулся книзу, а нечесаные блестящие черные волосы свисали на лоб. Как будто и не он хохотал минуту назад, такая скорбь была во всем его облике.

- Пора собираться, - сказал Шипов. - Пора в гости к их сиятельству.

Гирос встрепенулся, вскочил, откинул волосы со лба. Лицо его снова играло, сочные губы, словно маленькие красные змейки, удерживали готовую вырваться улыбку, в глазах разгорался огонек.

- Пошла легавая по следу!.. Нет, что ни говори, Мишель, а я тонко с ним обошелся! А уж сегодня ему несдобровать. Сегодня я вытяну из него душу. Ты, кстати, можешь быть спокоен. За меня ты можешь быть спокоен. Ты убедился, что я м о г у...

"Сейчас спросит про меня, - съежился Шипов. - Как я в нумерные попал..."

Но Гирос и на этот раз ни о чем не спросил.

Приведя себя в порядок, они отправились к гостинице "Шевалье", где приговоренный граф ждал с нетерпением своего нового знакомца.

Любо-дорого было смотреть, как они шли по Большой Дмитровской, два наших следопыта. Один - высокий, черноволосый, в черном пальто, из-под которого показывались узкие, по новой моде, серые панталоны, в клетчатом картузе; другой - пониже ростом, в гороховом пальто и в черном котелке. Возле дома Пуаре они приостановились, потоптались у подъезда, поговорили о чем-то и пошли к Газетному переулку.

Гостиница "Шевалье" встретила их шумом, криками, конским ржанием. У крыльца стояло несколько возков, саней, из которых выходили богато одетые люди, и швейцар помогал заносить вещи, и гостиничные мальчики крутились тут же, хватая то корзины, то баулы, то чемоданы, и кучера задавали лошадям овса, - видимо, приехало большое семейство. Часть господ была уже внутри здания, а несколько молодых горничных метались среди экипажей с распоряжениями мужикам, что взять сначала, а что потом. И уж такие они были хорошенькие, такие тонкие и славные, так прелестно и со вкусом одеты, что, наверно, уж очень хороши были их господа.

Девицы тотчас заметили, что они произвели впечатление, стали пуще распоряжаться, звонче кричать, да ко всему еще и смеяться. Они, конечно, смеялись не над Шиповым, ибо он выглядел в их глазах довольно симпатичным со своими соломенными бакенбардами и зелеными глазами, а смеялись они просто от молодости и потому, что увидели в этих зеленых глазах восторг и это им было приятно.

Когда же Шипов опомнился, Гироса рядом не было. Видимо, компаньон уже пил с графом утренний кофей. Тут Михаил Иванович несколько заметался, сконфузился: надо было либо уходить прочь и, как уж повелось, все предоставить находчивому Гиросу, либо наниматься в нумерные, как было обговорено. Но судьба распорядилась по-своему. Дело в том, что одна из горничных, а именно смуглая, черноглазая и красногубая, все чаще и чаще взглядывала на остолбеневшего Шилова и вдруг крикнула другой, той, что посветлее:

- А барин-то на тебя ведь глядит!

- Уж и на меня! - откликнулась светленькая. - На тебя, на тебя...

- А барин-то душенька!

- Московский, - засмеялась светленькая. - А ты у них спроси: может, они потеряли чего?

"Ах, холеры! - изумился Шипов. - Никакой скромности. Бойкие, уточки".

- Вы чего ищете-то? - спросила черненькая. - Высматриваете чего?

- Бонжур, - сказал Шипов и приподнял котелок. - Больно ты бойкая. А не боишься, как я тебя вечерком встречу, а? А ведь у нас с тобой может вполне тре жоли получиться... Не боишься?

- Ой, - вскрикнула светленькая и залилась смехом. - Ну и Москва!

А у черненькой даже сквозь смуглоту пробился румянец.

- Вы бы вон баульчик поднесли, что ли, - сказала она, смеясь.

Шипов тут же очутился рядом, словно перелетел по воздуху.

- А что нам за это?

- Да несите уж, - сказала светленькая.

Он мигнул ей и так легко помчался с тяжелым баулом на плече по лестнице, по ковру, на второй этаж. Там кто-то велел свалить баул в общую кучу вещей, громоздившихся перед дверью в нумер, и Михаил Иванович, сгорая от нетерпения, заторопился вниз. Занятый мыслями о черненькой красотке, он и не заметил, как из-за колонны высунулось чье-то круглое внимательное лицо.

Вещей в санях оставалось совсем немного. I - А что нам за это будет? снова спросил Шипов.

- А вот еще сундучок снесите, - засмеялась черненькая. - Аи устали?

- Видать, воронежские, - сказал Шипов, тяжело дыша, - больно на язычок востры. - А сам подумал: "Ну куды Матрене до этой-то!"