Похождения Шипова, или Старинный водевиль

- Что ты, голубчик! - вскричал Гирос сокрушенно. - Откуда? Я жду с упованием, когда ты со мной поделишься, ну хоть часть пустяковую мне дашь.

- Бес ты лохматый, Амадеюшка, - усмехнулся Шипов, - да я вить тоже не дурак.., Что ж, ладно, опосля выпьем...

И они принялись вырабатывать свой нехитрый план. Гирос по нему отправлялся крутиться-вертеться возле гостиницы "Шевалье" и не спускать глаз с графа, а буде тот отправится куда, следовать неотступно и все запоминать. Если же представится случай познакомиться - великая удача. Сам же Михаил Иванович тотчас шел к хозяину и одному ему известными способами нанимался в нумерные.

- А денежки? - спросил Гирос.

- А денежки, - сказал Шипов, - ежели все сладится, вечерком, мон шер.

И они отправились.

Дойдя до гостиницы, они сделали вид, что не знакомы меж собою, и господин Гирос принялся прохаживаться по тротуару, с любопытством разглядывая мелькающие мимо кареты, возки и сани, а Михаил Иванович бодро взошел на крыльцо и скрылся за тяжелой дверью.

Но едва дверь гостиницы захлопнулась за ним, как его длинноволосый компаньон подумал: "А пусть он и работает, пусть, пусть..." - и торопливо засеменил мимо крыльца, завернул за угол и вошел в трактир Евдокимова.

Спустя несколько минут Шипов вышел, но Гироса нигде не было видно.

"Хват! - подумал Михаил Иванович с удовольствием, решив, что компаньон помчался по графскому следу, и засмеялся. - Вот пущай он и работает, пущай, пущай..."

Он крикнул извозчика, расселся повальяжнее, велел везти себя к Никитским воротам и поехал к Матрене.

Матрена жила в полуподвале в двух комнатках. Муж ее, сапожник, помер уже давно, оставив ее бездетной, и после некоторого времени слез и одиночества прибился к ней Шипов. Она зарабатывала стиркой, глажкой, вышиванием узоров и еще тем, что отменно пекла именинные пироги по заказу и этим славилась на всю округу. Была она все-таки еще молода, чудо как хороша, а главное - покорна, молчалива и добра. К ней иногда похаживали мужчины, особенно если Шипов исчезал надолго, но любила она одного Михаила Ивановича. Он это ценил и иногда одаривал ее ласкою или деньгами. И хотя, ежели говорить начистоту, Шилову больше нравились другие, помоложе да поблагородней, он Матрену уважал, был к ней привязан, дом ее всегда помнил, как всякий бродяга и бездомник теплую берлогу. Приехав к ней, он тотчас пересчитал деньги. Денег былo целых тридцать рублей. Червонец он тут же вручил Матрене, пять рублей отложил Гиросу, а остальные спрятал поглубже.

Матрена его нежила, холила, поила, уложила спать, почистила ему мышиный сюртучок, сапоги, а когда он проснулся, снова усадила к столу и напоила чаем. Когда придет опять, она и не спрашивала: такой у них был молчаливый уговор.

А Шипов прихлебывал с блюдца и думал, что если у Гироса будет удача, то можно считать, что компаньон у него первостатейный и дело будет, а уж дело будет - денежки потекут, лишь бы не оплошать. Но оплошать он уже почти не боялся - верил в счастливую свою судьбу. Он допил чай, разморился, и ему снова захотелось вздремнуть, свернувшись калачиком под Матрениным платком, но любопытство пересилило, и они распрощались.

Гирос уже ждал его на самом углу Газетного и Тверской, как и было условлено. Вид у компаньона был довольный, но прежде чем начать рассказывать о своих приключениях, он попросил денег.

Шипов протянул ему злосчастные пять рублей. Амадей спрятал их и рассмеялся.

- Ну ты и хорош, Мишель! Ну просто хорош! Какую косточку мне швырнул!.. Пожалел, да? Я на одних извозчиков червонец извел...

Длинный лиловый нос Гироса покачивался с укором, но Шипов не дрогнул.

- Ну будя, - сказал он, - твое от тебя не уйдет. - И похлопал себя по груди. - Ты, аншанте, рассказывай...

И они медленно отправились по Тверской, уже подернутой сумерками.

РАССКАЗ АМАДЕЯ ГИРОСА

Едва захлопнулась за тобой дверь, как подкатила карета с графом. Голова у меня закружилась от счастья, "Вот оно!" - подумал я, Граф в гостиницу заходить не стал, а просто передал швейцару какой-то пакет и махнул кучеру. Кони понесли. Я - на извозчика и следом.

- Пошел за каретой, не отставай!

Летим. Сначала по Газетному, потом на Большую Дмитровскую. Тут он начал прижимать. Так и есть - к Пуаре. Я проскочил мимо и встал тоже. Граф - в парадное, я - за ним... Ты бывал там? Нет?.. Ну, большой зал, голубчик, всякие предметы для гимнастики... Я ведь туда хаживал, я все это знаю. Большая удача, что граф гимнастику любит... И вот он переодевается. Я вхожу. Раскланиваемся. Ну, думаю, с чего же он начнет? Так и есть - подходит к перекладине. Берется. Руки налились. Ну чистый призовой рысак! Ты не представляешь себе, какие плечи, сколько силищи! Я медленно раздеваюсь, а сам гляжу, что будет. Он начинает подтягиваться - слабовато, пытается крутить - ни черта. Вижу, граф - новичок.

- Ваше сиятельство, - говорю я скромно, - тут не сила нужна, а сноровка.

Он краснеет.

- А откуда вы меня знаете?

- Да так, наслышан, - говорю я, - читал кое-что из ваших сочинений. А на перекладине сноровка нужна. Позвольте-ка... - И я начинаю крутить. Выгибаюсь, падаю будто, ан нет - взлетаю снова. Он глядит, весь красный от смущения, немножко злится. Ничего, думаю, это полезно.

- Да, вы действительно мастер, - говорит он. - Не знаю, достигну ли я когда-нибудь ваших совершенств.

- Полноте, - успокаиваю, - при вашей-то природной силе это несложно. Терпенье. А вы, я слыхал, собираетесь в скором времени обратно в свою Тульскую?

- Нет, - говорит, - поживу в Москве.

- Отлично, - говорю. - Перейдем к коню?

- Извольте... Да, боюсь, и тут вы меня превзойдете. Переходим к коню. Знаешь, эдакая скотина из кожи, набитая чем-то, черт знает чем, на четырех ножках, вот такой высоты. Попробуй перепрыгни через нее... Ну-с? - Да, я и не представился, - говорю. - Я Амадей Ги-рос, тамбовский помещик. У меня там сельцо преотличное. Но зимой люблю жить в Москве... Прошу вас, граф...

- А может, вы сначала?

- Нет уж, сделайте одолжение, ваше сиятельство. Да вы не стесняйтесь, вон уж и покраснели... Ну-ка, руку сюда, так, другую сюда, отлично, взбирайтесь порезче... А что же эманципация, как она вас, задела?

- Эманципация? - говорит он, а сам сидит на коне и никак не может отдышаться. - Меня-то не задела, а вот крестьянам каково? Крестьянин без надела - разве крестьянин?

- Да, - говорю, - это же самое мучает и меня. Какой он, к черту, крестьянин, ежели у него земли нет? Лично я возмущен и даже собираюсь написать письмо в Сенат. Напишу большое письмо, страниц эдак на двадцать, все выскажу без стеснения. Позор.

Тут, вижу, глаза у него загорелись. Он сидит на коне, глаза горят, силища играет, ну чистый призовой рысак, поверь.

- Теперь, - говорю, - взмах ногой и перелет в обратную позицию... Ррраз... Слабо, слабо, сильнее надо, от корня, граф, от корня. Нет, нет, не годится... Позвольте.

Он сваливается с коня, ровно куль с песком. Я вспрыгиваю - и пошел.

- Ну как? - спрашиваю.

- Да, - говорит, - совершенство.

- Ничего, научитесь... А вы не думаете подобного письма написать? Вы ведь человек известный, граф, влиятельный. К вам бы прислушались.

- Нет, - говорит, - боюсь, это слишком слабая мера.

- Помилуйте, ваше сиятельство, да что же может быть сильнее?!

- Есть различные способы влиять на правительство, - отвечает он загадочно. - Более сильные способы...

Эге, думаю, попался голубчик! Но спугнуть нельзя. Уж как мне хотелось, Мишель, его порастрясти, но потом думаю: все равно он мой.

- Лично я, ваше сиятельство, иных мер и не представляю. Да и что это может быть? Нет, нет, решительно ничего быть не может.

Вижу, он устал. А я хоть бы что, готов еще вертеться сколько угодно. Но пора и честь знать. Одеваемся. Он говорит:

- Прошу вас, господин Гирос, холодного шампанского. Я угощаю.

Переходим в буфетную. Ковры, Мишель, кругом ковры, кресла, вазы с цветами, лакей в ливрее. Хорошо, тепло... Графу я нравлюсь, это сразу видно.