Больше света белого

- Не горюй,- его успокаивает жена.- Что-нибудь придумаем...

Пришел наутро мужик в поле, глядит: леший ведет из лесу медведя.

- Ну что это за невидаль такая - медведь?- говорит мужик.

- А твой-то зверь где?- спросил леший.

- А мой - вот он идет...

А это баба его, голышом, на четвереньках идет пятками вперед, косы распустила, свесила волосы до земли - словно хвост.

Леший на нее посмотрел, говорит: Ну, отродясь такого чудного зверя не видывал: рот вдоль рожи, один глаз на лбу, да и тот выгнил... Выиграл ты у меня, мужик - забирай, твоя репа...

Ольга, услыхав на кухне, что рассказывает старуха, быстро пришла в комнату и закричала:

- Ты что, бабушка, детям говоришь?!  Ты совсем, что ли уже?- и сгоняя мальчишек с подушки, крикнула им: А ну-ка брысь отсюда: расселись!

Пашка шустро пополз на корячках по постели, перелез через спинку кровати в ногах у старухи и убежал на диван; михряк Сашка медленно лез за ним следом и думал, что как все непонятно: тетя Оля ругает бабушку, которая ее старше; дедушка Андрей отчего-то вдруг предпочел сделаться совсем стареньким и умереть, хотя он - кузнец, значит, запросто сумел бы себя перековать в молодца и теперь бы мог приплясывать здесь в комнате и крутить пальцем усы...

Старушка глядела на толстую Ольгу, виновато улыбалась и думала:

- Охо-хо, уже не знаешь, что и сказать. Все - не по ним. Не ладно сказала, к слову придрались... а сами-то как живут... срамно смотреть - не работают... По телевизору-то: бабы голые с мужиками обнимаются - так это им ничаго, не отходят от телевизора; а я одно только слово и сказала: "голая"а она на меня накинулась.

Старуха начала думать: грех это, или не грех - то, что она сказала слово "голая"?  Потом, незаметно для себя, стала уже думать о том, как хитры бывают иногда бабы и каким неожиданным способом им приходится иной раз выручать мужиков - а те этого нисколько не ценят и все свою водку пьют, пьют... Тут она опять вспомнила, что на том свете с нее наверняка взыщут, почему половина внуков ее и все правнуки - некрещеные, и что это, в самом деле, ее большой грех - и она очнулась от начавшего к ней подступать было сна, широко открыла оживившиеся глаза и громко позвала:

- Ольга, иди сюда, сядь, послушай, что я тебе расскажу!

- Ну, чего тебе?- недовольно спросила Ольга, но все же, подошла к ней, тяжело ступая по полу толстыми ногами и осела на стул: Ольга была добродушная, очень отходчивая женщина.

- Как-то в деревне Фрося мне сказывала: в тридцатые чи годы еще, когда они с мужем еще только недавно поженились - лет пять, может, прошло - к ней как-то приходит ее свекровь, с внучкем поводиться. Посадила его себе на ногу и подметывает, подметывает его на ноге, а сама что-то напевает. Фрося-то мне говорит: Слышу, напевает как-то чудно. Я прислушалась. А она поет: "Выблядок, выблядок...", да опять: "Выблядок, выблядок..." Таково,- говорит Фрося,- обидно мне сделалось... Я у ей и спрашиваю, у свекрови-то: "Вы что это такое поете, мама?  это же ведь внук ваш. Вы же знаете, что мы с мужем расписаны - так какой же он выблядок?" А она отвечает: "Мало ли что вы расписаны, а вы не венчаны - так значит он выблядок." Вот так.

- Ну, бабушка!- широко разинув большой рот, рассмеялась толстая Ольга.Ну, скажет, ну скажет...

- А ведь вы-то не крещенные даже - значит, вам с мужем и венчаться нельзя,- вкрадчиво подсказала ей Полина Игнатьевна.

Сообразив, наконец, куда клонила разговор старуха, Ольга еще веселее рассмеялась и сказала:

- Ой, старая, ну и хитра!.. Да покрещусь я, покрещусь,- успокойся же ты. Где только ты увидала своего бога, не знаю. Его, наверное, и нет вовсе буду зря лишь последние деньги платить на крещение.

- А вот ты меня послушай, что я расскажу,- и сама реши, есть он, или его нет,- не отвязывалась старуха.- Летом в сороковом году нас послали с девками за реку в поле, ворошить сено. Тут ливанул дождь - мы побежали и спрятались в будку на пароме. А старичок, паромщик-то, он сидит, очки у него на носу одеты - и он читает большую такую черную книгу. Нам с девками-то смешно - смеемся, ему говорим: расскажи, Кузьмич, что хоть там пишут, а то мы неграмотные. А сами: "Ха, ха, ха..." Этак он очки с носу снял, держит их в руке, посмотрел на нас и говорит: "Ой, девки, не смейтесь. Не до смеху вам скоро станет. Будет война в следующем году, и много народу поубивают, но все равно,- говорит,- наша будет победа, и жить после этого начнут лучше, чем прежде. А вот потом будет еще одна война - и тогда народу живого почти совсем никого не останется..." С нами случилось, была в ту пору на покосе учительша Любовь Ивановна, коммунистка,- но сына в одиночку растила, с мужем в разводе была. Она ему отвечает: "Глупости это, и одна - религиозная пропаганда, а бога никакого нет и наперед что будет - никто знать не может".  Ну вот, а в сорок первом году - война. Слышу зимой, кто-то в соседях заголосил: похоронку с фронта, значит, прислали. А это была - Любовь Ивановна. У нее единственный сын погиб под Москвой. Ох, уж как выла она, как выла - три дня. До бесчувствия. Ее охлынут водой - она очнется, вспомнит, наверное, про похоронку - и снова заголосит. Потом-то уже когда сорвался у нее голос,- сипела только, а не голосила. Да так с ума и сошла... Вот тебе и религиозная пропаганда.

- Ну и что с ней после этого стало?- спросила Ольга.

- Да что?.. ничего. Так сумасшедшей и жила. Мы с бабами ее жалели: кто одежу ей подаст какую-нибудь, кто - вымоет у ней в избе, кто - покормит. Наказал ее, значит, бог за то, что не верила - а все так и вышло,- заключила старушка.

Ольга засмеялась: Ничего себе - наказал: моют за ней, одевают ее,- за мной бы кто так поухаживал. Дедка вот, не верил же в бога, а дожил до старости и до последнего дня с ума не сошел.

- Он верил,- отозвалась старуха.

- Как же, верил... Что же он тебе не разрешал иконку на стену весить, если, ты говоришь, он верующий был?  Сколько лет, ты не считала, ты проносила эту иконку в кармане в тряпочке?- кивнула Ольга в сторону иконки, стоящей возле портрета на телевизоре.

- Он верующий был,- повторила старуха.- Лишь сознаться в этом не хотел: упрямый был очень. Когда у него в деревне перед пенсией начала рука сохнуть, он сначала по больницам все ездил: и в Ваничи, и в Советск. А потом не стал ездить. Рассказывает: придут врачи - глядят на рентген, глядят, а отчего рука сохнет - не могут понять. Я одыднова их и спроси: "Так вы знаете, или нет, что это за болезнь?"  Они говорят: "Нет, не можем определить: все как будто цело, а рука сохнет".- "Ну, так я сам,- дедко-то говорит,- знаю. Это значит - бог меня за грехи наказывает". Ушел из больницы - и больше к ним никогда не ездил...

4.

Медлительное шествие за автомобилем с гробом, нигде не задерживаясь, миновало, между тем, площадь и спускалось с нее на старинную дамбу городского пруда, обсаженную по краю насыпи столетними раскидистыми тополями. Слева, сквозь едва покрывшиеся зеленью кроны деревьев, за блеснящей водной поверхностью виделась на противоположном южном берегу скалистая сопка Ермака, своим лысым черепом громоздящаяся над городом. Та самая, на которой разбил бивак отряд Ермака, когда они делали здесь челны, чтобы плыть на них по реке завоевывать Сибирь. По правую руку, в котловине по основанию дамбы был старинный большой завод, возведенный три века тому назад вместе с этим городом и окруженный теперь зеленым сплошным забором с электрическими проводами и колючей проволокой наверху. По середине дамбы за отдельным дощатым забором стояло белое здание плотины и оттуда далеко разносился непрерывный грохот падающей воды. Сразу за плотиной дорога раздваивалась: одна - вела дальше по дамбе, а другая - поворачивала направо, спускалась с нее и тянулась вдоль берега реки. Здесь, по берегу, и разросся городской район Рига, куда им нужно было идти.

В переднем ряду за машиной следовали: Юрчик, Сашка, Полина и Иван старший из братьев Хариных.