Из тени в свет перелетая

"Самое первое, что я помню в жизни, - писала Лиза, - первое, что я помню сама, а не с чужих слов - это как я в два года стою утром в комнате Алисы. Она гладит простыни на доске у окна, а я смотрю, как скользит утюг по доске, а за утюгом - кружка с водой, железная. Мне кажется, что бабка Алиса хочет пить. Она делает глоток так, как будто бы запивает лекарство, и вдруг всю воду выплевывает на простыни, а потом проводит утюгом, и поднимается пар. И было так жарко, что свет, пробившийся с улицы, разогревал просты-ни. И я была так счастлива тогда, так счастлива - самый первый раз в жизни. Потом я думала, что первое воспоминание - это только задаток всей будущей жизни и всегда мне будет радостно. Но это первое ощуще-ние счастья так больше никогда и не повторилось за всю мою несчас-тливую жизнь..."

- Не бойся читать перед залом, Лиза! - учила Инесса Донова. - Ког-да выходишь на сцену, смотри прямо перед собой: сразу на всех и ни на кого. Главное, четко читай, чтобы слышно было все слова. Главное - слова, а не выражение. Это не театр... Тебя, Лиза, все ругать бу-дут, но кому надо, те услышат!

На сцену вышли гармонист и ветеран в медалях. Ветеран выкрики-вал четверостишия, а гармонист играл, выстукивая ритм каблуком, напрочь заглушая стихи о войне. Похлопали. Подарили гвоздики... Вышел следующий ветеран, читал все то же - о войне,- но уже без гармони. Опять похлопали наскоро и подарили гвоздики...

- Мне из фронтовиков один Тряпкин нравится, - прошептала Лизе Инес-са Донова.

- Он здесь?

- Он в Москве.

Прошло два унылых часа.

- Скоро, мам? - спрашивала Лиза.

- Скоро, Лиза, - кивала Инесса.

И вот на сцену поднялся человек, лет тридцати. Глаженая рубашка, лоснящиеся брюки с пузырями на коленях, очки, как у старшеклассников. Стоял, раскачиваясь. Следил валенками. Союз сибирских писателей смотрел сощуренно из первых рядов. Он читал совсем немного:

Достраивают цирк. Достроят.

А рядом, на разлив ручьев,

Выходят юноши достойные,

Выходят девочки ниче.

Ну прямо чувствуется лето,

И ты, ученье разлюбя,

Сбежишь с гуманитарных лекций,

Идешь и строишь из себя...1

Союз писателей глядел тяжело. Не одобрял. Никаких гвоздик...

- Иди, Лиза, - и Инесса почти вытолкнула Лизу на сцену.

Лиза стояла над залом. Зал был маленьким совсем. Рядов пять.

Инесса все думала, во что бы Лизу нарядить, ничего не подходило, и наконец Алиса, несмотря на свое повышенное давление, при-думала:

- Пусть в форме идет и в белом фартуке. Праздник как-никак! А потом скромненько и со вкусом...

Лиза стояла над залом в школьной форме, в белом фартуке, с косами, в валенках с калошами. Ветераны на сцене натоптали за два часа выступления. На заднем ряду сидели два друга - Витя с Вовой - и Танечка Зотова.

- Наша вышла! - толкнули они Танечку под бока.

"Что бы прочитать? - думала Лиза. - Что бы прочитать..."

- Сад... - подсказывала Инесса шепотом из-за кулисы. - Читай про сад!

И Лиза, как пером по бумаге, читала звонкие стихи.

- Ну как, Саша? - шептала Инесса Донова поэту в свитере.

- Хорошо, - шептал он в ответ. - Только девочке не простят ее сти-хов!

Союз сибирских писателей сказал:

- Фронтовики достойные, как всегда. Жаль, что с каждым годом их становится все меньше и меньше... У этой девочки рифмы, конечно, грамотные, но содержание... Гнилые доски, покрытые дорогой мастикой. А про того косенького, в ношеных джинсах, даже говорить нечего...

- Мама, у тебя давление, - сказала Инесса.

- Давление, - повторила Алиса.

- Сильное, - сказала Инесса.

- Сильное, - повторила Алиса.

- Врача вызвать?

- Вызвать.

В первый раз Алиса согласилась на врача. Горчичник под полотенцем не помогал. Дела ее были совсем плохи.

Тяжелую полную Алису врач вертел как хотел.

- Шприц, - сказал он медсестре. Медсестра подала шприц. Руки у нее слегка дрожали.

- Вы совсем устали, - сказала Инесса медсестре. - Тяжело ездить по ночам.

Медсестра не ответила. Врач отодвинул блюдце с пустыми ампулами.

- Все. Можно идти, - сказал он медсестре, но вдруг остановился. - Что это? - спросил он, поднимая ампулу на свет. - Что ты дала, сука?

- Что? - переспросила медсестра, подняв на него мутные глаза.

- Что? - не расслышала Инесса.

- Мы остаемся, - ответил врач. - Нужен еще наряд.

И он, уже с новым нарядом врачей, опять вертел Алису, как тряпичную куклу, набитую ватой.

- Шприц.

- Еще шприц!

- К утру может прийти в себя, - сказали они, уезжая. - В больницу ее брать - бесполезно...

Наутро Лиза вбежала к Алисе.

- Бабушка! - позвала Лиза.

Полная Алиса лежала под одеялом, почти так же, как всегда, как буд-то бы под одеяло натолкали много взбитых подушек.

- Да ладно тебе, - сказала Лиза и ткнула кулаком в мягкий бок, но та не откликнулась. - Хватит, - повторила Лиза, тут же все поняв, повторила, надеясь, что ошиблась.

Вчера еще Алиса орала и грозилась, а сегодня - все.

- Так вот, вот ты какая! - кричала Лиза в пожелтевшее лицо на све-жей наволочке. Рядом с пожелтевшим неживым лицом вдруг, как в нас-мешку, - живая белизна наволочки.

- Вот ты какая, да! Вот так ты нас всех наказала!

- Боря, - позвала Инесса после репетиции. - Помоги мне мать похоронить!

- А что не помочь, - отвечал Боря, стирая перед зеркалом синие те-ни у глаз. У нас завтра как раз спектакля нет. С утра - ансамбль русской песни, а вечером - Островский "Гроза". Ну что, Сереж, похоро-ним, что ли?

- Похороним, - отозвался из коридора осветитель Сережа. - Чего не похоронить...

- Столы буквой "П" надо поставить, - распоряжалась слегка пьяная Инесса. - Скатерть? Большой скатерти нет. Есть три маленьких. Кисти подогнем по краям, будет как одна большая.

"Прости меня, - написала Лиза. - Все равно будем вместе..." Она сложила записочку вчетверо и спрятала под простыню Алисы. Алиса уже лежала в гробу. Во всем лучшем.

В машине трясло. Сидели в тесноте, поджав ноги под сиденья. Из суеверия боялись дотронуться до гроба хоть носком ботинка. Лиза вспомнила, как в детстве они с Инессой зашли на отпевание. Лиза тогда почти ничего не видела, она стояла рядом с Инессой в задних рядах, даже когда она вставала на цыпочки, она становилась ростом Инессе до плеча, а всем стоящим впереди - до пояса. Лиза слышала шепот наверху:

- Сколько лет?

- Двадцать, пришел из армии в прошлом месяце, совершенно здоровый...

- Вскрытие было?

- Всего изрезали, мать его рассказывала. "Даже, - говорит, - черепную коробку вскрыли..." Так ничего и не нашли. "Причина, - говорят, - неясна..."

- В армии притравили чем-нибудь...

После отпевания Лиза увидела сторожа. Когда они с Инессой приходили с утра, он всегда подметал двор. Лиза ни разу не слы-шала его голоса, она думала, что он немой. А тут она увидела во дворе, как он подошел к матери мертвого солдата, взял ее за руку и что-то стал говорить. Лиза услышала обрывок разговора. "...все равно будете вместе,- говорил сторож матери мертвого солдата, - потому что смерть - тайна земли, а жизнь - знание небесное..."

С утра в "Красном факеле" был концерт самодеятельности. Ансамбль русской песни пел и плясал в пустом зале. В двух первых рядах сидели четвероклассники. В перерывах - жидко хлопали...

За столом собрался весь сброд: алкоголики с Ельцовской и несколько актеров из "Красного факела". На столе была водка да картошка да еще блины. Опершись на клюку, Антонина Взвизжева всхлипывала в углу. Иногда подносила к губам рюмку водки, но тут же морщилась и ставила обратно. Рядом, полная до краев, стояла рюмка Алисы.

- Сядь ближе, Антонина, - позвала Инесса.

- Я рядом с ней хочу сидеть, - отвечала Антонина. - Мы всегда вместе были, еще с войны. Она молодая была, видная, только некому было на нее смотреть. Все на фронте... Она губы покрасит, брови выщипает и садится дома перед зеркалом, сама на себя любуется. Это у нее с молодости привычка осталась. Как-то у нас в клубе танцы были на Первое мая с эвакуированными. Она пришла, а никто не танцует. Почти все на костылях или совсем без ног, а кто на ногах, так те с женами... Мы тогда с ней вдвоем пошли танцевать, у меня ноги совсем здоровые были... Уж мы танцевали, танцевали... Не думала я, что ее переживу!