Семь дней творения

Крестник начинал нравиться Петру Васильевичу.

- Сколько отбывал?

- Пять.

- За что?

- Врезал одному начальнику промеж рог.

- За дело?

- За дело.

- Все равно многовато.

- Так ведь он до сих пор на аптеку работает.

- Пьяный был?

- Нет, батя, трезвый. Пьяный - убил бы.

- Что умеешь делать?

- Все. Я - мастеровой.

- В депо пойдешь?

- Оттуда и взяли.

- Пойдешь, говорю?

- Не примут.

- Это моя забота.

- У меня две подписки. Не пропишут.

- И об этом не тебе думать.

- Смотри, батя,- светлые, чисто лесковские глаза смотрели на него в упор, и не таилось в них ни улыбки, ни жалобы,- тебе что, сказал - пошел, а я - как на дыбе живу. У меня любой вздох - последний. Лучше не мути душу, выпьем и разойдемся по-хорошему: ни я - тебе, ни ты - мне.

У Петра Васильевича нашлось бы, чем ответить крестнику, за речью у него дело никогда не стояло, но к самому его слову подоспела Настасья.

- Уж вы, батюшка, Петр Васильевич, не обессудьте, чем Бог послал, на скорую руку. - Она споро, с быстротою для ее возраста удивительной, снаряжала стол. - Помянем раба Божия Фому. Царство ему Небесное! - Скатерть на глазах становилась самобранкой.

- Вот, батюшка, помидорчиков откушайте, сама солила... Рыбки тоже... Колбаска... Коля, наливай...

Пил Петр Васильевич редко, пьянства не любил во всех его видах, и в другой раз отказал бы наотрез, но под изучающим взглядом крестника и, наскучив Настасьиной лестью, согласился:

- Разве что по одной... Помянем...

- Шесть десятков вот-вот, а как сейчас помню крестины твои, Колюшка,пела гостю под руку хозяйка,- Петр Васильевич тогда совсем молодой еще были, а уже в начальниках... И не побрезговали... Вы кушайте, батюшка, кушайте... Чем богаты, как говорится... Вот вернулся,- она снова бесслезно всхлипнула и ткнула платком в переносицу,- с кем не бывает, дело молодое, а ему от ворот поворот... Иди куда хошь от родимой матери. Нешто это порядок! Вот вы, Петр Васильевич, человек партейный, нешто, спрашиваю, это порядок!.. Фомушка, вот, помирал... Вспоминал все...

- Хватит, мать,- осадил хмуро ее Николай,- поимей совесть. Кого он там вспоминал, если три месяца не в себе валялся... Посидим по-людски... Ну, общее,- он залпом выпил и тут же отставил стопку к середине стола,- все, хорошенького понемножку...

И это не без одобрения отметил про себя Петр Васильевич, и встал:

- Спасибо хозяйке... - И, предупреждая Настасьины уговоры, обернулся к младшему Лескову. - Тащи-ка мне, что у тебя есть... Пойду, постучусь кой-куда.

Крестник сорвался с места, метнулся к себе в смежную, а Настасья с благоговейным испугом воззрившись на гостя, беззвучно шевелила злыми губами, как бы силясь сообразить: не подвох ли тут.

- Вот,- Николай влетел в комнату, ребром ладони сдвинул посуду в сторону и выложил перед гостем все свои "верительные грамоты",- паспорт, справка, характеристика, справка о болезни матери. Вдруг возникшая надежда преобразила его: волчья зябкость в глазах оттаяла окончательно, казалось, навсегда отвердевший подбородок обмяк, медлительные еще минуту назад движения обозначила азартная легкость, и оттого сходство его с отцом стало поразитель-ным,- все в ажуре... И направление в Узловск...

Не глядя, Петр Васильевич сгреб со стола бумаги, сунул в карман:

- Днями загляни ко мне... Будьте здоровы... - Если жизнь в первых двух открытиях лишь поразила его неожиданным оборотом, то за третьим порогом она, тоскующими глазами крестника, требовала от него обязанностей, и он заторопился. - Пойду... Может, и нынче же кого застану...

Настасья молча вывела его в коридор, подала палку и, отворив дверь, неожиданно в упор без всякого осуждения или упрека произнесла:

- Фома-то опосля того и закашлял...

С этой тяжестью на душе Петр Васильевич и вышел на улицу.

V

Быт горисполкома подчинялся годами выверенному и четкому ритму, который можно было определить безошибочной формулой: "от" и "до". Все, что выходило за рамки этой формулы, считалось здесь предосудительным и поэтому, когда Петр Васильевич справился у секретарши, принимает ли Воробушкин, она лишь брезгливо окинула его насурмленным оком с ног до головы и одарила, словно милостыней:

- Константин Васильевич занят.

Старик неспеша разместил свое массивное тело на стуле против нее и, глядя прямо в ее полуискусственный лик, с жесткой ласковостью проговорил:

- Первый закон для тебя: предлагай старшим сесть. Второй закон: отвечай, когда тебя спрашивают, прямо и четко. Третий закон: спишь с начальством, не показывай вида, потому как начальники меняются... А теперь пойди и скажи Костьке, что дед Лашков к нему. - Подумал, добавил. - Дело есть.

Ту будто ветром сдуло с места. Она скрылась за обитыми кожей дверями, почти тут же выскочила оттуда, мгновенно облучив его угодливой карминной улыбкой.

- Константин Васильевич просит вас.

Проходя мимо нее в кабинет, он зорко отметил тщательно припудренные морщины вокруг глаз, предательскую крупичатость кожи под слоем крема, шиньон в редеющих волосах и подумал: "Не моложе моей Антонины да пострашнее, а ведь, поди ж ты, и ею не брезгуют".

А хозяин уже спешил встретить гостя, источая на ходу радушие и сердечность:

- Петр Васильевич! Какими судьбами? Не видно, не слышно. Я уж думал...

Старик озорно докончил:

- Помер.

- Ну, что вы, Петр Васильевич,- замялся, засмущался тот, и по смущению этому было ясно, что именно это слово и застряло у него на языке,- не заболел ли, думаю... Даже справлялся. - И опять нетрудно угадывалось: не врет, справлялся, только не о здоровье, а, не помер ли? - Садитесь, дорогой... Чайку?

И пока секретарша хлопотала со стаканами, в короткую ту минуту взаимной неловкости, какая всегда охватывает собеседников, связанных давней историей, где один остался должником другого, Петр Васильевич разглядел Воробушкина и нашел, что тот мало изменился со дня их последней встречи, потолстел разве.

Так же, как и тогда - в тридцать девятом - лицо в лицо с ним сидел приземистый, широкий в кости парень, глядя на него из-под низкого лба блестящими и мертвыми, как у мороженого судака, глазами. Только тогда в них отстаивалась мольба. И сидели они друг против друга, но в обратной позиции: молодой машинист Воробушкин - на скамье подсудимых, Петр Васильевич - за столом экспертов дорожного трибунала. И в его руках была судьба незадачливого паровозника.