Смерть Вазир-Мухтара

журналы. - Бог с ними, с журналами русскими, - ответствовал надменно Сеньковский, - в России все слишком неустойчиво, слишком молодо и уже успело между тем состариться. - Собственно, он повторял его же слова. - Милостивый государь, - вдруг побледнел Грибоедов. Он встал. - Вы, кажется, забыли, что я тоже русский и трепать имя русское почитаю предосудительным. И Сеньковский скрылся. Он раскланялся бегло и ускользнул, уязвленный. А Грибоедов остался. Он посмотрел на пожелтелые листки и вдруг бросил их в ящик стола. Трагедия была дурна. - Сашка, одеваться. Я еду со двора.

37

Никто так не умел скучать, как он. Он перелистывал Моцарта, любимые свои льстивые сонаты, наигрывал, рассматривал свои ногти, полировал их, не вылезал из пестрого азиатского халата, слонялся из угла в угол и сосчитал: двадцать шагов. Выдумывал небывалую любовь к кавказской девочке с круглыми глазами. Никакая любовь не брала его. За окошком был ясный холодок, а в домах чужие люди. Он же любил обсыханье земли, тепло, красно-желтые листики на земле, которым не знал точного названия. Какой-то захолустный предок оживал в нем, нелюдим и странствователь, провинциал. Здесь ему решительно нечего было делать. Втайне, может быть, он был бы рад, если б теперь Нессельрод послал за ним и сказал: "Будьте, Александр Сергеевич, столоначальником в городе Тифлисе". Только не Персия, ради бога не Персия! Он боялся ее так, как можно бояться только человека. Так он слонялся и раз набрел (у самого камина) на решение: ехать в Тифлис. Представить проект Паскевичу; пусть Паскевич будет директором. Представить себе Ивана Федоровича, бравого, с колечками усиков, управляющим Мануфактурною Компанией было просто весело. Он уткнется в бумаги, закапризничает и бросит их Грибоедову: - Александр Сергеевич, разберитесь. И Александр Сергеевич тогда разберется. - Мы еще, Сашка, попутешествуем. Тебе здесь не надоело? И Сашка отвечал, неожиданно впопад: - Погода очень хорошая, Александр Сергеевич. Теперь на Кавказе очень даже тепло, если только дождь не идет.

38

И вот в один прекрасный день получил он письмо от Настасьи Федоровны, маменьки.

"Мой любезный сын! Не имею слов, чтобы тебя отблагодарить. Ты, мой друг, - единственный помощник своей матери. Как ты меня одолжил, что сразу же и послал четыре тысячи золотом, не то, вообрази, не знаю, как бы и справилась с этими кредиторами. Говорят, Иван Федоровичу дали миллион. Какое счастье! Я писала Елизе и поздравляла. Письма идут медленно, так что ответа до сей поры не получала. Не оставляй, мой друг, Ивана Федоровича. Он при нынешних стесненных обстоятельствах большая для нас подпора. Дошло до меня и о ваших почестях, любезный сын, и сердце матери радовалось издали. Дошло и о некоторых ваших литературных подвигах, но зачем нам говорить об увлечениях молодости! Четыре тысячи я в ту же неделю отдала за долг Никите Ивановичу, не то срок закладной, и ваша мать осталась бы без крова! Надеюсь только на бога и на вас, бесценный сын. A. G.

Здесь, на Москве, очень