Семь дней творения

- В тебе появилось что-то такое, чего я жду от актера. Ты стал слышать.

- Поздно, Марк, я хочу завязать с этим делом.

- И давно это ты?

- Давно. Воли только не хватало.

- Знаешь,- в пристальном его внимании сквозила откровенная зависть,- а ты больше, чем я думал.

- Спасибо...

Еще в день приезда, прежде чем отправиться домой, он завернул в управление с твердым намерением окончательно рассчитаться с эстрадой. Решение тогда еще только вызревало в нем, только набирало силу, но предчувствие близкой и крутой перемены в жизни уже властно захватило его и он, формируя события, двинулся прямо в орготдел.

После крикливой сутолоки коридоров кабинет Вилкова мог показаться непосвященному обителью тишины и безмятежности. Но кто-кто, а Вадим-то определенно знал, что не у высокого начальства, а именно здесь сходятся все хитросплетения самого, на первый взгляд, безалаберного учреждения в стране. С педантичностью счетной машины Илья Николаевич Вилков сортировал свои кадры по бригадам, которые затем колесили по всему Союзу, забираясь подчас в самые медвежьи его уголки. Хозяин кабинета держал в лысеющей своей голове сотни фамилий и полную меру того, что стояло за каждой из них. Людям же "с красной строки", к разряду которых принадлежал и Вадим Лашков, он вел особый, не предусмотренный никакими инструкциями учет. Поэтому, когда тот молча положил перед ним заявление об уходе, Вилков лишь брезгливо поморщился и, не читая, отодвинул бумагу в сторону:

- Прибалтику хочешь?

- Нет.

- Закавказье?

- Тоже - нет.

- Как у тебя с жильем?

- Порядок.

- Баланс?

- Полная норма.

Холодноватый взгляд выпуклых, немного навыкате глаз Вилкова тронула удивленная заинтересованность:

- Так чего же ты хочешь?

- Уйти.

- В театр?

- Нет, совсем.

- Как это совсем?

- Сменить профессию.

- Не смешно.

- Мне тоже.

- А если конкретнее?

- Считаю, что занимаюсь не своим делом.

- Ну знаешь, если бы каждый так рассуждал...

- Надо же кому-то начать.

- Послушай, Лашков, я тебе не враг...

- Я себе тоже.

- Давай серьезно.

- Я без шуток.

- Чего это ты вдруг?

- Хочу начать сначала.

- Что начать-то?

- Жить.

- Тебе тридцать пять.

- Начать никогда не поздно.

- А ты представляешь себе,- обычно невозмутимое, выбритое до синевы лицо его вдруг утратило начальственную медлительность, упругие плечи обмякли и ссутулились,- представля-ешь, что значит сначала?

История Вилкова была известна Вадиму, как, впрочем, и большинству эстрадников. Работая в одной высокой организации, тот в свое время отказался свидетельствовать против друга военной молодости. Суд был неправым, но коротким. Генеральскую форму Вилкову пришлось сменить на куда более скромное одеяние. Много лет прошло, прежде чем бывшего генерала вернули из мест не столь отдаленных и, памятуя о том, что по характеру возглавлявшегося им ведомства он и раньше соприкасался с областью культуры, вручили ему концертные кадры для укомплектования и руководства. Вадим недолюбливал Вилкова, как и всех подчеркнуто аккуратных людей вообще, считал его сухарем и педантом и потому обращался к нему только в случае крайней необходимости.

- Чтобы представить, наверное, нужно начать. - Вадим спешил прекратить и без того затянувшийся разговор. - Я ведь не школьник.

- Дали мне тогда Рязань для местожительства. - Отрешенно глядя в окно, тот словно разду-мывал вслух.- Пойти не к кому. Родня у меня еще до войны вымерла. Жена, сам понимаешь, уже давно замужем. Да я и не виню, не было у нее другого выхода. Друзей подводить своим визитом не смел... Так и приехал, в чем есть, то есть в старой форме своей, только окантовку спорол... Снял я там уголок у старушки "божьего одуванчика" и с утра пошел наниматься в товарную контору. Был я тогда еще мужик крепкий. Взяли. Грузчиком. Пришел, помню, первый раз со смены, живого места нет, ломит всего с непривычки. Зато уж и сон был, как у новорожденного. И хлеб ел утренний со щами вчерашними - за уши не оттащишь. Думал, снова жизнь начинаю... Да друзья не дали. Разыскали, восстановили, вознесли... И пошел я опять по кабинетам, как по рукам. - Он сожалеюще вздохнул и вопросительно оборотился к Вадиму. - И куда же?

- Еще не знаю.

- Не раздумаешь?

- Нет.

- Так. - Вилков тронул пуговичку звонка. Мгновенно у порога возникло услужливое диво во всеоружии своего косметического сияния. - Оформляй Лашкову "собственное желание". И ска-жи там: сегодня уже никого не приму. Та бесшумно растворилась за дверью. - Чаю хочешь?

- Не потребляю.

- Знаю, знаю... Ты у меня в этом смысле давно на заметке. Были сигналы. Меру, Вадим Викторович, меру надо знать... А впрочем, это твое личное хозяйство. Умный проспится... На-ка вот взгляни,- он вынул из-под настольного стекла и протянул Вадиму фотографию,- это мои теперешние...

Две русоволосые девчушки со смешливой доверчивостью глядели оттуда в мир, еще не подозревая, что самим своим существованием они делают жизнь вокруг себя осмысленной и надежной. И, поддаваясь вдруг проникшей его откровенности, Вадим спросил:

- Значит, можно сначала?

- Можно, но трудно.

- Тогда попробую.

- В добрый час.

За окном тихим золотом опадали сентябрьские тополя, сквозь которые солнечно проглядывал-ся резко вычерченный на сквозной белесости высокого неба город, и Вадиму пригрезилось, что там, за нагромождением этих многооконных коробок уже стоит в ожидании его - Вадима, нетерпеливо подразнивая его белоснежными боками, вытянутый носом к морю теплоход. И мимолетное видение это с такой внезапностью все в нем стронуло, воспламенило, что он не выдержал, заторопился:

- Пойду, пожалуй.

Тот, против ожидания, не обиделся бесцеремонной торопливостью гостя: встал, вытянулся во весь свой почти двухметровый рост,- снова по-спортивному подтянутый и прямой,- вышел из-за стола, порывисто полуобнял Вадима и тут же легонько оттолкнул от себя:

- Разговор наш между нами. Так что, если не осилишь, возвращайся... Будь.

Тем памятным для него разговором Вадим как бы подвел тогда черту под всей своей предыдущей жизнью и поэтому сейчас, откровенничая с Крепсом в ночной курилке, он лишь укреплялся в своем решении.